Лера Манович - Первый и другие рассказы

Из-за угла, переломившись пополам, показался знакомый сорок седьмой автобус. Маша посмотрела на Виктора, но не нашла что сказать, и с неизвестно откуда взявшейся бодростью побежала к остановке.

Автобус был почти пуст: старушка, прижимавшая к себе клетчатую сумку, группа подростков на задней площадке. Они толкали друг друга локтями, сплевывали на пол. Один, в черной обтягивающей шапке, с ехидным любопытством посмотрел на Машу.

Она села, прислонилась лбом к холодному стеклу. За окном поползла знакомая, столько раз нехоженая в детстве улица. В ноги дуло теплым воздухом. Хотелось спать. Она прикрыла глаза. Замелькали картинки, обрывки фраз.

— Баба, глянь какая ёлка огромная!

— Машенька, пальцем не показывай, сколько говорить!

— А куда же его девать?

... — Машка ты моя...

— Глубокоуважаемый вагоноуважатый...

— Маша, я должен тебе сказать... У меня семья.

— Какая семья?

— Лиля Брик, мама, сестры и Вероника Витольдовна...

— Девушка, проснитесь! — водитель тряс её за плечо. — Конечная!

Маша с трудом разлепила веки. Мужчина с добрым, усатым лицом стоял над ней. Она пошарила руками — сумки не было.

— У меня сумку украли, — сказала она заплетающимся после сна языком и почему-то улыбнулась. Водитель заглянул под сидение.

— А что в сумке было?

— Деньги, телефон, ключи от квартиры... снеговик.

— Какой снеговик?!

— Из папье-маше.

— Понаклюкаются с непривычки, — мужик беззлобно ругнулся. — А потом и получается... папье-машье. Шапку тоже украли?

— Не, шапки не было.

Он по-отечески строго посмотрел на её легкое пальто, на осенние ботинки, вздохнул:

— Сейчас бумаги диспетчеру сдам и в милицию пойдем. Оформлять.

Снег падал густыми, нежными хлопьями.

— Нам туда, — водитель показал на здание с зелеными буквами “ДЕПО”. Буквы светились в темноте кривовато, но надежно.

Когда она вернулась, он уже лежал в постели. Он слышал, как долго и неловко ворочался ключ в замке, как, взвизгнув молнией, тяжело упали один за другим, сапоги. В ванной полилась вода.

Стараясь не шуметь, она вошла в комнату. Пробралась на своё место у стены, обдав его запахом алкоголя и духов. Женских... и мужских.

— Могла бы принять душ, — подумал он.

Он всегда сам выбирал ей духи. Она едва умела отличать оттенки запахов. Она вообще не была чуткой. И умной тоже не была. Он лежал и думал, что так влекло к ней его и других. Умных, тонких, различающих оттенки и запахи мужчин. И не находил ответа.

Её нога дернулась под одеялом. Она всегда засыпала мгновенно, проваливаясь в небытие как усталый, надравшийся мужчина.

— Обаяние животного, — думал он. — Сильного, лишенного рефлексии животного.

С легким стоном она пошевелилась во сне, прикоснувшись к нему. И тут же он с досадой почувствовал в себе ответное шевеление. Вот уже десять лет его тело с постоянством часового механизма отзывалось на эту женщину. Он придвинулся, положил руку на изгиб её спины. Провел ниже.

— Отстань! — хриплым ото сна голосом сказала она и отодвинулась к стене.

Он сел на кровати. В темноте нащупал ногами тапки.

На кухне щелкнул чайником. Подошел к окну. Оттепель сменилась заморозками. Редкий снег косо падал и исчезал на черной земле. В кухню, стуча когтями, вбежала такса. Виляя хвостом, понюхала пустую миску.

В чате светилось несколько редких зеленых кружков. Глеб, коллега. Меланхоличный и равнодушный человек. Настя, секретарша. Черненькая, юркая. В офисе ходили слухи, что она давно влюблена в него. Он отхлебнул чай, подумал. Написал Насте.

— Не спится? Смайл. — И мне. — Смайл. — Пойдем, погуляем? — В такую погоду? Смайл-смайл. — А ты где живешь? Хитрый смайл. — Зачем тебе? — В гости приеду, мне паршиво. — Ты серьезно?

Переписал на бумажку адрес. Надел джинсы. Не обнаружив в комоде чистых носков, сунул ноги в ботинки прямо так.

У Насти была маленькая, очень чистая квартира. В кухонном окне виднелась новая, аккуратная церковь с желтой, будто слегка подмятой позолотой на куполах. Стол был накрыт. Салатник. Две тарелки с голубыми, в цвет штор, салфетками.

— Ну ты даешь, — присвистнул он. — Ночь же.

— У нас в семье гость в любое время — это святое.

Он сел. Положил в рот салат, не чувствуя вкуса.

— Нравится?

— Очень. Твой рецепт?

— Мамин... Вот обычно огурец кладут, а надо яблоко, кислое...

Он смотрел, как шевелятся её тонкие, блестящие губы. Притянул за руку. Она подалась с улыбкой, не переставая говорить.

— А майонез надо класть не жирный...

Настино маленькое тело двигалось порывисто, но неласково. Всюду, куда бы ни ткнулся губами, он чувствовал приторный, удушающий запах.

— Как сладко ты пахнешь...

Она прервала стон. Ответила с неожиданной, не затуманенной страстью интонацией:

— Это кокосовое масло. Мне специально из Непала привезли. Нравится?

— Очень. Ты богиня Баунти.

Она засмеялась и потянула его за шею.

Он долго стоял в душе, пытаясь смыть с себя этот запах.

— Черный-зеленый?

— Черный, покрепче.

Настя в коротком шелковом халатике празднично сияя, вертелась у стола. Ему вдруг очень захотелось домой.

— Сахара сколько?

— Не надо сахара!

Она сидела напротив и смотрела, как он пьет. Чай был некрепкий, с каким-то раздражающим ароматом.

— Вадим.

— А.

— Почему у тебя детей нет?

Он молчал.

— Хочешь, я тебе рожу? Мальчика.

Он посмотрел на неё. Она улыбалась ему, как улыбаются люди, предлагающие мелкую и ничего не стоящую услугу... продавцы, официанты, парикмахеры.

— Почему мальчика?

— Ну, все мужчины хотят мальчиков.

— Я не хочу.

В дверях, следуя чувству мимолетного долга, неловко, с резиновым звуком поцеловал её.

Сев в машину, он сразу забыл про Настю. Он думал о них. О том, что если бы у них были дети, маленький мальчик или девочка, всё было бы по-другому. Но она не могла иметь детей.

Подъезжая к дому, он увидел свет в окне и почувствовал злую радость. Сколько раз он сидел вот так, не зная, где она и с кем.

Сейчас он войдет и скажет правду. Простую правду о том, что ему тридцать восемь лет, он не дурак и не урод... что есть женщины, готовые жить с ним, рожать ему мальчиков, делать салаты по сложному рецепту. Да, возможно эти женщины не очень умны. Но и она не умна. И не может ничего. Не может рожать детей, не может даже не пить и не изменять...

Он громко и зло повернул ключ в замке.

Она курила на подоконнике, притянув голые коленки к груди. Он остановился, ожидая вопросов. Снег быстро таял на куртке, оставляя тёмные пятна.