Леонид Пузин - Луна в Водолее [СИ]

Впрочем, Валентину никогда не занимали подобные метафизические бредни, а уж в данный момент — тем более! И её портрет, девять лет назад написанный Гневицким, сейчас говорил женщине только одно, но главное: Алексей её ждёт! Там! В Небесной Обители! В окрестностях звезды Фомальгаут — их общего с Алексеем (чего, естественно, вдова не могла знать) ангела-хранителя. Ждёт, чтобы продолжать вдвоём восхождение к Горнему Свету! Рука об руку: в той — как и в этой жизни!

Портрет Валечка поставила на пол, прислонив к столику с розами — под «Распятием»: так, что образовался непрерывный восходящий ряд от Земли к Небу — написанное маслом грубоватое, но озарённое любовью мужчины лицо тридцатилетней женщины внизу, выше (на фоне светло-серой стены) десять роз, как десять кровавых ран, и над всем этим (в беспредельности!) Он: Сын Человеческий… Он — победивший смерть…

Стоящее мольберте «Лесное озеро» зачаровывало сказочной тишиной, манили свежестью и прохладой низко склонившиеся ветви цветущих яблонь на другой картине Гневицкого, звала убегающая между стогов к дальней берёзовой роще тропинка — на третьей. И, глядя на эту умиротворяющую красоту, Валентина удручённо вздыхала: ну, почему? Почему Алексей отказался от этих милых всякому сердцу, доступных всякому зрению и понятных всякому уму образов реальности? Всё более отдаляясь от так нравящихся ей безыскусных (как в жизни!) пейзажей и двигаясь чёрт те куда! К Дьяволице-Лилит, околдовывающей «Фантасмагории»… однако же — и к «Распятию»! Нет! В искусстве — она не судья! Что делал и куда шёл Лёшенька — не для её куриных мозгов! Любить его и быть с ним рядом — другое дело! Всегда быть рядом… и в этом мире, и в том…

… разумеется, сердцем Валентина Андреевна Пахарева знала уже с понедельника, какой нелёгкий шаг ей предстоит в самом ближайшем будущем — однако умом, до самого его физического воплощения (до шажка в пустоту с лестницы-стремянки) она никогда так и не осознала этого: то есть, не осознала в земной жизни — зов Алексея звучал слишком настойчиво, потребность соединиться с ним была слишком неодолима. Возможно, если бы днём Валентине удалось встретиться с астрологом? Поговорить с ним и быть им утешенной? Впрочем — вряд ли… душа женщины была уязвлена слишком глубоко, чтобы её могли исцелить любые — даже самые умные и доброжелательные! — человеческие слова… только — Он, Чьё подобие Алексей так вдохновенно изваял из ствола старой липы… но Его голоса Валентина не слышала… а Лёшенькин — напротив — звал всё настойчивее…

Около часа просидев в молчаливом созерцании так нравящихся ей старых картин Алексея, женщина стала собираться в свою последнюю на этой земле — короткую и страшную! — дорогу.

После Мишкиного обыска и последовавшей затем уборки найти моток толстой — художнику будто бы и ненужной, однако зачем-то у него хранившейся — верёвки оказалось не совсем лёгким делом, занявшим у Валентины не менее двадцати минут. Ещё пять минут ей потребовалось, чтобы отыскать на полке изданную в СССР в начале шестидесятых годов книжку скандинавских криминалистов с описанием редких несчастных случаев и разных (в основном экзотических) способов самоубийств — Бог весть как попавшую к Алексею и года два назад случайно увиденную женщиной.

Тщательно сверяясь с «инструкцией», Валечка попробовала соорудить так называемый «узел палача» — для чего требовалось, сложив большую петлю, вновь перегнуть верёвку и, вернувшись немного назад, свободный конец несколько раз обмотать вокруг образовавшегося тройного соединения, напоследок пропустив его во вторую маленькую петельку. Бывшей прядильщице в этих хитросплетениях разобраться удалось хоть и не сразу, но без особенного труда — нужный узел завязался у неё минуты через три после начала экспериментов.

(Этот, самоубийцами применяемый крайне редко, официальный «государственный» узел нисколько не смутил явившихся на место происшествия оперативников, не совсем бесчувственного младшего лейтенанта подвинув лишь на коротенький комментарий, — ишь, чего накрутила! — и загадал большую загадку проводящему частное расследование майору Брызгалову: по всем признакам, вроде бы типичное самоповешение — однако узел? Правда, скоро разгаданную Геннадием Ильичём — когда он обнаружил на полке не совсем аккуратно поставленную женщиной на место соответствующую книгу-«инструкцию».)

Справившись с хитрым узлом, Валентина вспомнила, что для скорейшего затягивания петли верёвку, обычно, намыливают и, отыскав кусок туалетного мыла, уверенно — будто не в первый раз! — проделала эту непривычную работу: узел — действительно — с лёгкостью заскользил по верёвке.

(Всё это, нелишне напомнить, совершали лишь Валентинины руки — сознание женщины оставалось в стороне от её ужасной работы. Ибо после гибели художника только одни эмоции продолжали связывать Валечку с этим миром, тогда как и ум, и душа женщины уже целиком находились в том — по получении трагического известия устремившись туда вслед за возлюбленным. А поскольку тело всё же мешало полному и окончательному воссоединению… правда, её душа ещё недооформилась здесь… с другой стороны: душа Алексея — тоже… ведь роковой удар киянкой настиг художника в самом расцвете его таланта, в начале стремительного духовного восхождения…)

Соорудив петлю, Валентина маленьким острым топориком отрубила от верёвки двухметровый конец, забралась на стремянку и надёжно привязала смертоносное приспособление к решётчатой балке — между светильником и «Распятием». Собственно, всё — можно и…

…однако, прежде, чем сделать последний шаг, женщина спустилась с лестницы, выпила стакан водки и подошла к зеркалу. Поправила причёску, одёрнула слегка встопорщившееся от работы белое платье и вновь забралась на лестницу. Вспомнив о незакрытых окнах, спустилась опять, задёрнула шторы, выключила светильник, оставив горящей только настольную лампу, но в полутьме Валентине Андреевне Пахаревой отчего-то вдруг стало страшно, женщина вновь зажгла верхний свет и в третий раз поднялась по ступеням стремянки. Отодвинула мешающие волосы, петлёй охватила шею, поплотней подтянула скользящий узел, скосив глаза, посмотрела на «Лесное озеро» на мольберте, перевела взгляд на фигуру Спасителя и, ногой оттолкнув лестницу, шагнула вверх — к Алексею.

Утро для удивительно хорошо выспавшегося на тюремных нарах Окаёмова началось с ранней «побудки» — открылось окошко в железной двери, и тот же охранник, который ночью несколько раз основательно приложился резиновой дубинкой к рёбрам и позвоночнику Льва Ивановича, бодрым голосом, как ни в чём ни бывало, соизволил пошутить: