Маартен 'т Харт - Полет кроншнепов

— Ты не побоялся бы коров, если бы шел один? — спрашивает мама.

— Нет, — говорю я.

— Теперь тебе придется каждый день ходить здесь одному, будь осторожнее — вода кругом, хорошо?

— Ладно.

— Зайти сегодня за тобой в школу?

— Не надо, я знаю дорогу.

— Конечно, ведь наша дорожка ведет прямо на школьный двор. — Мама указывает на красную черепичную крышу школы, хотя идти нам еще порядочно.

До меня долетает шум множества голосов, от которого становится как-то не по себе. Сегодня, первого апреля, я впервые пошел в школу, я радуюсь, но в то же время мне тревожно.

— А там есть большие мальчишки?

— Да, но ты их не бойся, — успокаивает мама, — они тебе ничего не сделают, а если станут приставать, скажи мне. Мы тогда пойдем с тобой к завучу и пожалуемся.

— А какие там учителя?

— Хорошие.

— А много будет сегодня уроков? Я уже научусь сегодня читать?

— Пока нет.

— Жалко.

Дорожка внезапно обрывается. Передо мной школьный двор. Я замираю на месте, внимательно изучаю резвящихся ребятишек. Большинство сломя голову носятся по площадке; другие смирно стоят вдоль стены, согнувшись, а остальные прыгают через них.

— Что это? — спрашиваю я маму.

— Они играют в чехарду.

У многих в руках книккеры [5] Книккер — небольшой шарик в детской игре. . Как зачарованный я смотрю на волшебное, незнакомое мне движение — дети играют в салочки, прыгают через скакалку, катают шарики. Теперь я тоже смогу играть на этой площади вместе со всеми и у меня будут друзья. Вот только мне, как и другим ребятам, пришедшим в первый раз, придется пока делать все, что скажет мама. Мы идем к широким дверям школы через всю площадь, заполненную старшими детьми. Мама нажимает звонок. Нам открывает девочка, и мы входим в помещение, где свет падает сверху — окна такие высокие; здесь неожиданно прохладно, голоса звучат гулко, необычно. Под этими сводами я почувствовал себя крошечным гномом, здесь как в самой высокой теплице. Появляется незнакомый мужчина в красивом светло-коричневом костюме с блестящими золотыми пуговицами, в которых беспечно играют лучики солнца, он здоровается с мамой за руку.

— Какой красивый костюм, — говорю я шепотом.

— Тихо, — одергивает меня мама.

— Тебе нравится? — обращается ко мне мужчина.

— Да, — чуть слышно отвечаю я.

— Учись хорошо, поступишь в реальное училище, а потом станешь военным, будешь носить такой же мундир, как я.

— Мундир, — я произношу в раздумье это слово, — вот это мундир?

— Тебе хотелось бы стать военным?

Я киваю.

— Как тебя зовут?

— Маартен.

— Прекрасно. Маартен Тромп, Маартен ван Россюм [6] Маартен Тромп (1598–1653) — крупный военачальник, командующий флотом. Маартен ван Россюм (1478–1555) — военачальник, известен своими жестокими набегами. — вот были истинные герои. Ну пойдем, я отведу тебя в класс.

Мы идем по коридору за мужчиной в мундире.

— Это завуч, главный учитель, — шепчет мне мама.

Мужчина подводит меня к парте в среднем ряду.

— Вот Маартен, он станет генералом. Присмотритесь к нему, — говорит он громко, обращаясь к учительнице.

Все поворачиваются в мою сторону, и я чувствую себя очень неловко от такого внимания к моей персоне. Я рассматриваю изрезанную крышку парты. Громкие голоса ребят во дворе звонко разлетаются по классу. Раздается звонок. Я смотрю наружу. Площадка перед школой понемногу пустеет и от этого кажется больше. Теперь здесь стало много места для яркого солнечного света, и ко мне возвращается тревожное чувство пугающей неподвижности, во всем — лишь свет и тень.

Учительница рассказывает что-то, но я не слушаю ее, я рассматриваю темные фигуры на площади. Среди них я пытаюсь найти мою маму, и это оказывается задачей не из сложных, сколько бы там ни было народу. Она одиноко идет через всю площадь из тени, отбрасываемой школой, в сторону солнечного света. С ней рядом ее собственная тень. Я вцепился руками в край парты и безотрывно слежу глазами за мамой. Некоторые дети начинают хныкать, но мне нет до них дела, они все равно не знают, о чем мог бы заплакать я. Мама. Она уходит по дорожке — быстрым и уверенным шагом, становится все меньше и меньше, все темнее в окружении света. Над ее головой черными точками — кулики. И я знаю, отчего бы я смог заплакать: оттого что нет с ней рядом никого, кто защитил бы ее от коров, оттого что сейчас она совсем-совсем одна без меня должна идти обратно по дорожке через луг. Мама скрылась за ивовой рощицей. Я глубоко вздыхаю, голова тяжело опускается на сжатые кулаки. С этого мгновения единственное, чего мне хочется, — это уйти домой, мое желание становится еще более настойчивым, когда нас выпускают на перемену, и я отхожу в сторону, не отрывая глаз от дорожки, выложенной плиткой, но никто там не появляется. Ребята со мной не разговаривают, не спрашивают ни о чем. Только когда уже пора идти в класс, завуч, ходивший до этого взад и вперед, вдруг останавливается возле меня.

— Ну как, Маартен, нравится тебе в школе? — И он проводит рукой мне по волосам.

Я не знаю, что ответить, и молча стою перед этим длинным мужчиной. Мне не нравится, что меня он гладит, а других детей нет. Наступает время обеда, и я достаю из сумки бутерброд, который мне дали с собой, потому что идти до дома и обратно получается далековато. Сквозь высокие классные окна мне хорошо видно, как школьный двор мало-помалу пустеет, открываясь немилосердному солнцу, и застывает в неподвижном безмолвии; сюда не опускаются даже птицы, из чего я сразу делаю ошибочный вывод, что птицы не любят площадей. Но проходит время, и двор снова заполняют шумные ребячьи игры.

Проходит месяц за месяцем, я наблюдаю биение пульса нашего школьного двора, всегда оживленного после уроков и замирающего в середине дня, хотя сюда изредка и залетает стайка трогательных воробышков, но около двух часов жизнь обретает свой прежний ритм. Площадку перед школой я изучил до мелочей, мне ничего не стоит рассказать о достоинствах всех подоконников, где обычно сидят мальчишки; я знаю все лунки для книккера, все гладкие каменные плиты, на которых любят кружиться девчонки, все места возле стены, где лучше всего играть в чехарду, а также все выступы, за которые удобно привязывать прыгалки, — все это в моих владениях. Все это я лишь вижу, а поэтому не могу там играть. По утрам, шагая через площадь к школе, я как бы раздваиваюсь: себя я представляю только за классными окнами, откуда весь двор у меня как на ладони, а значит, сейчас по нему иду не я, тогда я — это не я и по двору идет кто-то другой. Мне теперь никогда не избавиться от страха перед открытым пространством, по которому мне надо пройти. На переменах я всегда пробегаю немного по мощеной дорожке, останавливаюсь и смотрю назад, на школьный двор. Я не осмеливаюсь попросить разрешения поиграть с ребятами, впрочем, они и сами не приглашают: они презирают меня за то внимание, какое завуч когда-то проявил ко мне и к моему генеральскому будущему. Все годы, что я ходил в школу, каждая плитка на моей дорожке была маленькой частичкой истории, их у меня всегда оказывалось больше на обратном пути домой, потому что, когда идешь из школы, можно останавливаться. В течение шести лет я, отправляясь из дома в школу, отмечал про себя, насколько одно лето не похоже на другое. Каждое лето и каждая из шести весен приходили со своими цветами и животными. Тот первый год и первая весна, когда начались мои далекие походы в школу, запомнились мне обилием одуванчиков. Потом наступило лето, но еще долго луга сохраняли свой желто-золотой наряд, и все вокруг было во власти царственного покоя. В самом начале осени — каникулы уже кончились — я снова шел в школу, только теперь повсюду носился серовато-белый пух созревших одуванчиков, он запорошил даже воду в каналах. Следующий год стал годом лютиков и великого беспокойства в природе, потому что коровы отказывались от такой пищи, теперь они мычали на своих пастбищах, наверное вспоминая прошлогодние сочные одуванчики. Мне начинает казаться, что и я стал каким-то неспокойным, и учителя в школе — менее терпеливыми, словно им передалось тревожное смятение природы. Когда я пошел в третий класс, помню, уродилось много щавеля, а весь следующий год выдался очень сырым, и на дорожке было полным-полно мокриц. За мокричным годом пришел год мышей-землероек. Разглядеть их невозможно, слышно лишь их резкое попискивание откуда-то из-под чахлых кустиков справа и слева от дорожки.