Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Хе хе, – сказал Кляйнцайт. – Да, я бы предпочел с ними не расставаться.

– Что ж, боюсь, это просто маловероятно, – сказал доктор Буйян.

– Вы не можете их удалить без моего разрешения, – сказал Кляйнцайт, отворачиваясь от экрана, по которому вспыхи неслись мимо, словно пули. – Или можете?

– Не можем, пока вы в состоянии не давать на это разрешение, – сказал доктор Буйян. – Однако если свет вырубит снова, мой долг – сохранять жизнь, знаете, и даю вам слово, что придете в себя вы без гипотенузы, асимптот и стретты.

– Думаете, это опять случится? – спросил Кляйнцайт. – Скоро?

– Кто его знает, – сказал доктор Буйян.

– А вы не можете это удержать лекарствами?

– Можем попытаться, – сказал доктор Буйян. – Вы на чем сейчас? – Он посмотрел на карточку Кляйнцайта. – «Нас-3ой» и «Бац». Мы вам назначим еще и «Зеленосвет», посмотрим, разгрузит ли он движение по стретте.

– Ну да, – сказал Кляйнцайт. – Давайте попробуем.

– И постарайтесь взять себя в руки, старина, – сказал доктор Буйян. – Чем больше расстраиваетесь, тем хуже у вас шансы с таким вот.

– Постараюсь, – ответил Кляйнцайт. – Честно.

Перед ужином вновь подъехала лекарственная тележка.

– Кляйнцайт, – сказала сиделка. – Три «Нас-3оя», два «Баца», три «Зеленосвета».

– Что написано на пузырьке «Зеленосвета»? – спросил Кляйнцайт.

– «Содом Кемикалз Лтд.», – ответила сиделка. – Вы что, акционер?

– Пока нет, – сказал Кляйнцайт, проглотил «Нас-3ой» и «Зеленосвет», «Бац» приберег, как и прежде. Боли по-прежнему нет. Когда же она вновь явится? – спросил себя он.

Ать-два-три-четыре, заорал Сержант – это маршем вошла боль, целая ее рота. Бойцы взяли на кра-ул, к ноге, встали смир-но.

Волнующе, ощутил Кляйнцайт. По-военному. Сильно. Ну-ка, бойцы, рассредоточьтесь вокруг моей койки. Возможно, мне захочется попробовать снова сесть.

Фьють, пронеслось что-то у него внутри. Должно быть, это «Зеленосвет», подумал он. Стретта ощущается чистой. Чудесно, до чего сильная боль. Дайте-ка я обопрусь на вас, бойцы, вот так. Теперь пусть парочка зайдет сзади и подтолкнет. Легче. Вот так. Побоку искры из глаз. Очень хорошо. Садимся.

Кляйнцайт поглядел на Шварцганга, Рыжебородого, отметил, что сидит. Оба выставили по большому пальцу.

Так, сказал Кляйнцайт. Теперь опустите меня снова. Легче. Другой заход сделаем в другой раз.

После завтрака Кляйнцайт, улетев по «Зеленосвету», провел утреннюю строевую подготовку Болевой Роты, некоторых определил в наряд по подкладному судну. Попросил сиделку задернуть шторки вокруг его койки, отпустил ее.

– Так, а что вы делать будете? – спросила сиделка.

– Сделаю это наедине с собой, – уверенно пыхтя, ответил Кляйнцайт.

– Звякните, если что, – сказала сиделка и ушла.

Кляйнцайт скомандовал Болевой Роте «смирно», кратко обратился к ней:

Афины разгромили, сказал он. Мы скорбим по утрате товарищей и братьев. Но если взглянуть в ином свете, Афины не проиграли, Спарта не выиграла. Война – всегда, и всегда за стенами растет вражеский курган, всегда холодный прибой, всегда грозный натиск кораблей. Всегда война, какую нельзя выиграть, ведется войсками, которые нельзя разгромить. Вы все знаете, что от вас требуется. Не уступайте, опасаясь прибоя и грозного натиска кораблей. Ну, стало быть. Теперь вперед.

Потрясая копьем и выкрикивая боевой клич, Кляйнцайт вывел свое войско на пляж, сразился, одолел. Возвратились с песнями, воздвигли памятник.

Завтра в ванную, сказал Кляйнцайт.

Ночь. Кляйнцайт не спит. Болевая Рота чистит оружие и обмундирование, курит, травит анекдоты, поет песни. На тумбочке у койки – непрочитанный Фукидид, Сестра принесла его вместе с одеждой Кляйнцайта, пижамами, бритвенным прибором, бумажником, чековой книжкой.

Завтра опять сражаться? – спросил Лазарет.

Ванная, ответил Кляйнцайт.

Предвижу тяжелые потери, сказал Лазарет.

В зарослях крапивы опасностей мы сорвем цветок – ванную [39] Парафраз реплики Хотспера, Уильям Шекспир, «Генрих IV, часть 1», акт 2, сц. 3, пер. Е. Бируковой. , сказал Кляйнцайт. Спартанцы на влажной от моря скале сидели и расчесывали волосы.

Я думал, ты с афинянами, сказал Лазарет.

Спартанцы, афиняне, ответил Кляйнцайт. Все едино. Нипочем не сдавайся врагу / И спусти свою битву в трубу.

Ты последнюю строку перепутал, сказало Слово. Там: «И получишь ты дырку во лбу».

Что-то с памятью твоей вдруг стало, сказал Кляйнцайт.

Ничего с моей памятью не стало, сказало Слово. Вообще ничего.

Что ж, мой мальчик, сказал Лазарет, желаю тебе удачи.

Ох да, сказал Кляйнцайт. Как пить дать желаешь.

Я правда желаю, сказал Лазарет. Твое поражение – моя победа, а твоя победа – моя победа. Я только выигрываю.

Если нет проигрыша, нет и победы, сказал Кляйнцайт.

Софистика, ответил Лазарет. Все очень просто: что б я ни делал, я выигрываю. Ты себя вспомнил?

Припоминаю, ответил Кляйнцайт. Маню по кусочку.

Поглядим, что останется, сказал Лазарет.

Останется вспомнить остатки, сказал Кляйнцайт.

Под желтым пластиком «райменовского» пакета, что покрывал ее, желтая бумага тихонько порыкивала. Возлюбленный, вернись ко мне, шептала она. Как было хорошо, как хорошо было в последний раз, когда ты взял меня во сне. Где же ты?

Его сегодня тут нет, сказало Слово. Есть я.

Только не ты, захныкала желтая бумага. Только не твоя огромность. Нет, нет, пожалуйста, ты делаешь мне больно . О Боже мой, эта жуткая необъятность тебя, тебя, тебя, тебя…

Подобно грому и молнии, семя Слова впрыснулось в желтую бумагу. Вот, сказало Слово, пожалста. Я вдохнуло в тебя жизнь. Пусть гибнут сотнями и тысячами, время от времени один должен доерзать до цели. Я прослежу.

Желтая бумага тихо плакала. Он хотел… Он хотел… Она всхлипнула.

Да, сказало Слово. Он хотел?

Он хотел быть единственным, он хотел сделать это только сам.

Никто не делает этого только сам, сказало Слово. Никто, если только я не брошу свое семя. Тачка, полная клади, и все такое.

Что? – спросила желтая бумага. Что тачка, полная клади, тучка, полная градин, стрелочка в квадрате? Что это?

То, что проходит через мой космос то и дело, ответило Слово. Одна из мириад вспышек, ничего особенного, быстрее скорости света приходят и уходят они. Что я сказало, мой разум повсюду.

Тачка, полная клади, сказала желтая бумага.

Да, сказало Слово. Мой ум полон всевозможной белиберды. Вроде того, как людям на ум взбредают чудны́е мотивчики и обрывки всякого и давай там петься вновь и вновь, но несоизмеримо быстрее.

Тачка, полная клади? – произнесла желтая бумага.

Это я так это называю, сказало Слово. Пневматика.