Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Мы сделаем это лежа, – ответил Кляйнцайт.

XLVIII. Прямо волшебствоОх, произнесла желтая бумага, когда Кляйнцайт взял ее в руки. Ох, ох, ох, я так рада, так рада, что ты вернулся. Прильнула к нему, всхлипывая.

Это еще что? – сказал Кляйнцайт. Ты взаправду по мне скучала?

Поди знай, ответила желтая бумага.

Кляйнцайт перечитал свои три страницы, начал писать, написал еще одну, две, три страницы.

С тобой прямо волшебство, сказала желтая бумага.

Нет здесь ничего волшебного, ответил Кляйцайт. Простой героизм – вот и все, что требуется. Как у афинян и спартанцев, знаешь, у классических парней. Тонкая красная линия гоплитов, такое вот.

Да, сказала желтая бумага, я тебе верю. Ты герой.

Делаешь все возможное, скромно ответил Кляйнцайт. Вот и все.

Вошла Смерть, села в углу.

Где ты пропадала? – спросил ее Кляйнцайт.

У меня, знаешь ли, тоже есть работа, ответила Смерть.

О, произнес Кляйнцайт. Он начал четвертую страницу, устал, бросил, встал со стула, медленно походил по квартире. На кухне были специи, кастрюли и сковородки, властные новые вещи, принесенные Сестрой. В гардеробе висела одежда Сестры. Она ушла купить чего-нибудь сегодня на ужин. На следующей неделе возьмет отгулы в счет отпуска, чтобы побыть с ним. Он потянулся, вздохнул, ему стало легко. Боли нет.

Он вернулся к простому столу хвойного дерева, погладил его, любовно посмотрел на желтую бумагу, погладил и ее.

Ты и я, сказал он.

Покойник, сказала желтая бумага.

Что ты сказала? – переспросил Кляйнцайт.

Спокойно, ответила желтая бумага. Я сказала, оставайся спокойным.

Зачем?

Так ты дольше протянешь.

Ты говоришь не так, как давеча, произнес Кляйнцайт. Забавное ты говоришь.

Разве? – произнесла желтая бумага.

Да, сказал Кляйнцайт. Говоришь.

Желтая бумага пожала плечами.

Кляйнцайт перечитал три страницы, которые написал сегодня, и те три, что написал прежде. Сейчас, когда он их читал, слова, казалось, лежали на бумаге, словно перхоть. Он потряс бумагой, смел все с нее. Там ничего. Черные значки – о да. Чернила на бумаге – уж точно. Больше ничего.

Что происходит? – спросил он.

Ничего не происходит, ответила желтая бумага. Сделал бы так, чтобы произошло. Герой.

Так он это и назвал: ГЕРОЙ. Чернилами на первой же странице значилось: ГЕРОЙ. Курам на смех. Кляйнцайт зачеркнул.

Что это? – спросил Кляйнцайт.

Нет ответа от желтой бумаги.

Черт бы тебя подрал, произнес Кляйнцайт. Что это? Почему слова мои осыпались с бумаги, словно перхоть? Скажи мне!

Нет никаких «твоих» слов, ответила желтая бумага.

Чьи же они? – спросил Кляйнцайт. Я их написал.

«Я», произнесла желтая бумага. Ну и юморочек. «Я» не может написать ничего такого, что осталось бы на бумаге, дурачок.

А кто может? – спросил Кляйнцайт.

Ты меня утомляешь, ответила желтая бумага.

Проклятье, сказал Кляйнцайт, ты моя желтая бумага или нет?

Нет, сказала желтая бумага.

А чья тогда? – спросил Кляйнцайт.

Сло́ва.

Что сейчас будет?

Что может, то и будет.

КАК – Я – МОГУ – ОСТАВИТЬ – СЛОВА – НА – БУМАГЕ? – произнес Кляйнцайт очень медленно, словно разговаривал с чужеземцем.

Они останутся, если ты их туда не поставишь, ответила желтая бумага.

Как мне это сделать?

Этого не сделать, оно само происходит.

Как оно происходит?

Просто нужно найти то, что там находится, и пусть оно будет, произнесла желтая бумага.

Найти что где? – спросил Кляйнцайт.

Здесь, сказала желтая бумага. Сейчас.

Кляйнцайт взял чистый лист, уставился в него. Ничего, сказал он. Абсолютно ничего.

Что тут за шум? – спросила Смерть, заглядывая ему через плечо.

Ничего не могу найти в этой бумаге, сказал Кляйнцайт.

Чепуха, произнесла Смерть. Всё там. Я это вижу вполне отчетливо.

Что говорит? – спросил Кляйнцайт.

Смерть прочла что-то вслух очень тихо.

Что-что? – переспросил Кляйнцайт. Погромче, будь добра.

Смерть сказала что-то чуть громче.

Все равно ни слова не разберу из того, что ты говоришь, сказал Кляйнцайт. Ему стало ошеломляюще жаль мерцающего морского света и улыбки фарфоровой русалки в аквариуме, которого больше не было. Затем он вдруг ощутил себя перчаткой, изнутри которой ускользает рука. Совсем пустым, а все гладко исчезало в полнейшем безмолвии.

Пых пых пых пых, зарядил Кляйнцайт. Шторки задернули, Сестра сидела у его койки в Сестринской форме, глядела ему в лицо.

Под кроватью сидела Смерть, мыча себе под нос, чистила ногти. Никогда их не получается совсем отчистить, сказала она. Работа у меня мерзкая, но что толку жаловаться. Все равно, думаю, уж лучше б я была Юностью или Весной, или чем угодно, нежели тем, что я сейчас.

Может, не Юностью. Сопливая пора, людей толком узнать не успеешь, а они уже повзрослели. Весна, считай, то же самое, а кроме того, это дамская работа. Поступком было б здорово быть, я бы решила.

Где-то в камере лежал Поступок, курил и пялился в потолок. Ну и карьера, произнес он. В кутузке я провел больше времени, чем где-либо еще. Почему нельзя мне быть Смертью или чем-нибудь вроде. Постоянная работа, надежная.

Весна, завернувшись в стеганое одеяло в насквозь промерзшей однокомнатной квартире, поняла, что пальцы у нее не гнутся от холода, и бросила штопать свою кисейную рабочую одежду. Посмотрела в незажженный огонь, взяла газету, прочла о забастовке газовиков.

Юность, тащась по канаве, услышала лай гончих, идущих по ее следу, всхлипнула и потащилась дальше.

У Лазарета жалоб не было. Позавтракав, Лазарет закурил сигару, выдохнул крупными тучами дыма. Ах-х-х! – вздохнул Лазарет. Эм-м-мх! А ну подъем! Всем пить чай.

Все подъялись, запили чай. Кляйнцайт открыл глаза, увидел Сестру. Та его поцеловала. Он увидел экран монитора.

– Черт, – произнес он. – Опять пыхтит. Что произошло?

– Я нашла тебя на полу, когда пришла из магазина, – ответила Сестра. – Поэтому решила, что с таким же успехом мы можем пойти на дежурство вместе.

– Ах, – произнес Кляйнцайт. – Я пытался прочесть то, что было в желтой бумаге. – Он слабо потянулся под койку. Ты там? – спросил он.

Тут, там, повсюду, ответила Смерть. Как Пак.

Почему тебе обязательно нужно хитрить? – спросил Кляйнцайт. Встала б да билась, как мужчина – или хотя б как шимпанзе, – а не устраивала все эти фокусы.

Никаких фокусов я не устраивала, ответила Смерть. Слово даю.

Именно это ты и сделала, сказал Кляйнцайт. Дала мне свое слово, и свет вырубило. На ум ему пришли последние замечания доктора Буйяна – что если свет вырубит снова, он придет в себя уже без гипотенузы, асимптот и стретты. Кляйнцайт ощупал всего себя, не ощутил никакой недостачи.

– Они меня оперировали или как-то? – спросил он Сестру.