Рассел Хобан - Лев Боаз-Яхинов и Яхин-Боазов. Кляйнцайт [litres]

– Нет, – ответила Сестра. – У тебя наступила гиперакселерация стретты, и доктор Розоу хочет, чтоб ты успокоился, а потом он решит, что делать.

– Доктор Розоу вернулся! – произнес Кляйнцайт. – А где Буйян?

– Гоняет где-то на своей яхте, – ответила Сестра.

Кляйнцайт вздохнул, выпил чаю. Все немного прояснялось. Не то чтоб между Розоу и Буйяном была большая разница, но Розоу хотя б не мучил Кляйнцайта в детстве, а потом не забыл его.

– Я принесла твои вещи, – сказала Сестра. – Они у тебя в шкафчике. Фукидид тоже.

– Спасибо, – ответил Кляйнцайт. – И я в своей авантюрной пижаме. Готов к крупной авантюре.

Сестра пожала плечами.

– Нипочем не узнаешь, – сказала она. – Если не мертвый, можешь пожить еще немного.

– Попытаюсь, – ответил Кляйнцайт. – Принеси мне вечером желтую бумагу и японские ручки, ладно?

Сестра додежурила, пришла сиделка с лекарственной тележкой.

– Три «Нас-3оя», два «Баца», три «УглоСпряма», три «ПереЛета», один «Раз-Езд», – произнесла она.

– Я любимец Национальной системы здравоохранения, – заметил Кляйнцайт. – Что стало с «Зеленосветом»?

– Вместо него доктор Розоу прописал вам «Раз-Езд».

– Вот она, жизнь, – произнес Кляйнцайт. – «Зеленосвет» приводит к «Раз-Езду». – Он вздохнул, проглотил все таблетки. Сиделка раздвинула шторки. Слева от него лежал Радж, справа – Шварцганг.

– Снова соседи, – отметил Шварцганг.

– Кого нет? – спросил Кляйнцайт.

– Макдугала.

– Выписали?

– Нет.

Макдугал, подумал Кляйнцайт. Я с ним даже не поговорил. Чем он был, интересно? Желтая бумага? «Ризла»? Обороты конвертов?

Рыжебородый по-прежнему лежал там, по другую сторону от Шварцганга. Кляйнцайт ему кивнул. Рыжебородый кивнул в ответ, глядя сквозь ярмарку Шварцганговой аппаратуры. Хорошо бы старика ночью иллюминировать, подумал Кляйнцайт. Затем ему пришло в голову, что и он сам мог бы вдруг обнаружить, что Лазарет в нем пророс механической людоедской лозой. Два тонких усика уже связали его с монитором. Смогут ли когда-нибудь Рыжебородый и Шварцганг вырваться из своих трубок, шлангов и гарнитур? – спросил себя он. Оглядел ряды коек. Вот и над всем Бакеном, заметил он, леса, словно над недостроенным зданием. Сырополз, у которого похоронные связи, также щеголял разнообразным такелажем. Если мухи не летят к паутине, подумал Кляйнцайт, паутина летит к мухам. Но все они, конечно же, уже влетели в паутину, верно же. Лазарет сидел себе и дожидался, пока один за другим они не прожужжат ему в шелковистые тенета и не влипнут в них.

– Ну? – спросил Рыжебородый. – Что нового?

– Сам видишь, что нового, – ответил Кляйнцайт. – Вот он я. Пых пых пых пых.

– Ты не очень старался, – сказал Рыжебородый.

– Адский черт! – произнес Кляйнцайт. – Так нечестно. Я выходил отсюда, как Штырь Конскер в фильме про побег из тюрьмы! Меня б нипочем не засунули обратно, если бы мой друг шимпанзе не взялся за свои обычные фокусы. Они почти не доставили меня обратно живым .

– Слишком много ты возмущаешься, – сказал Рыжебородый.

– Тебе легко языком молоть, – ответил Кляйнцайт. – Что-то не вижу я, чтоб ты в бега пускался.

– Мне кранты, ловить больше нечего, – ответил Рыжебородый. – А вот тебе еще нет, а ты уже сдаешь позиции.

– Чушь собачья, – ответил Кляйнцайт, гордясь и стыдясь одновременно. – Чего ты от меня хочешь? Что мне еще делать – кроме того, что уже делаю?

Рыжебородый уставился на него, ничего не ответил.

Вспомни, сказал Лазарет.

А! – сказал Кляйнцайт. Про это он забыл.

Видишь, сказал Лазарет. Это ты забыл.

Думаю, я уже собрался попробовать вспомнить как раз перед тем, как меня стукнуло ощущеньем пустой перчатки, сказал Кляйнцайт. Как бы то ни было, на чьей ты стороне? Разве ты не намерен сожрать меня так же, как сожрал остальных? Что во мне особенного?

Я на тебя время потратил, ответил Лазарет. Не жалея боли, ты бы сказал.

Так ты бы сказал, ответил Кляйнцайт.

Но понимание твое по-прежнему не очень сильно, продолжал Лазарет. Ничего в тебе особенного. Ничего в ком угодно особенного. И это дело Ничего, э?

Не умничай, сказал Кляйнцайт.

Не умничаю, ответил Лазарет. Нет времен, когда умен. Я всегда просто то, что я. Привести пример, да?

Как? – спросил Кляйнцайт.

Что ты такое? – спросил Лазарет.

Не знаю, ответил Кляйнцайт.

Вот им и будь, сказал Лазарет. Будь Не-Знаю.

КАК? – завопил Кляйнцайт.

ВСПОМНИВ СЕБЯ, взревел Лазарет.

В КАКОЙ СТОРОНЕ ФРАКИЯ? – орал Кляйнцайт. ПОЧЕМУ Я?

Найди ее, сказал Лазарет. Ибо ты можешь.

– Выглядите на удивление бодро, – произнес доктор Розоу. Сам доктор Розоу хорошо загорел, выглядел так, будто сам всегда будет выглядеть бодро, будто все могут выглядеть бодро всегда, если только постараются.

– Мне чудесно, – ответил Кляйнцайт. – Вот только сесть не могу или как-то.

– А вы уверены, что это у вас не в уме? – спросил доктор Розоу.

– Вы это о чем? – спросил Кляйнцайт.

– Не до ужаса много нам известно об уме, не правда ли? – произнес доктор Розоу. – В отпуске я читал кое-какие книжки, что валялись на вилле, которую мы снимали. Парняга по фамилии Фройд. Вообще-то вполне поразительно пишет. Ум, знаете ли, эмоции. Смешанные чувства про маму с папой, такое вот.

– Это вы всё к чему? – спросил Кляйнцайт.

– Извините, – сказал доктор Розоу. – Я просто подумал, не раздвоился ль у вас ум насчет сидения. Хочет сесть и в то же время не хочет, быть может. Нынче такое называют амбивалентностью. Вы пробовали?

– Смотрите, – произнес Кляйнцайт. – Пробую. – Ум его сел, остальной он остался лежать.

– Хм-м, – произнес доктор Розоу. – Вы все еще лежите, так и есть. – Он взял с изножья кровати Кляйнцайтову медкарту. – Я прописал вам новые лекарства – посмотрим, не дадим ли мы отдохнуть вашему организму, – сказал он. – «Зеленосвет» хоть, похоже, немного и расчистил вам стретту, но мог ускорить прохождение больше, чем этого хотелось, поэтому я перевел вас на «Раз-Езд». «ПереЛет» должен облегчить вам то, с чем иметь дело на асимптотическом перекрестке, а «УглоСпрям» снимет немного напряжения с гипотенузы.

– Тот бланк, с каким дама меня все время достает… – сказал Кляйнцайт.

– Мы это отложим пока в сторонку, – сказал доктор Розоу. – Поглядим, где мы через пару дней, тогда и побеседуем.

– Ладно, – сказал Кляйнцайт. – Может, само все рассосется, э?

– Можем только пытаться, – ответил доктор Розоу. – Вы ведь всем умом своим настроились против операции. А ум, в конце концов, не отделишь от тела. Его почти можно назвать полноправным органом.

– Ум мой сейчас очень крепок, – ответил Кляйнцайт. – Садится он без всяких трудностей.