Робер Эскарпи - Святая Лизистрата

Что будет видно? Раз уж возникает такой вопрос, надо его решать. Еще неделю тому назад будущее представлялось ему ясным и не было никаких оснований что-либо пересматривать.

Анри все тщательно обдумал. После революции кубинцы неоднократно предлагали ему вернуться в Гавану. Предложение было заманчивым, но ничто так не отягощает человека, как мечта. Молодые североафриканские государства — это было бы не менее интересно, чем Куба Фиделя Кастро, такую возможность нельзя упускать. И потому, пока Анри верил в скорое разрешение алжирской проблемы, он медлил с ответом. Но война затягивалась, и ему пришлось отказаться от своей мечты. Незадолго до своего кратковременного посещения Сарразака он согласился заведовать в Гаванском университете кафедрой истории колонизации. Этот год, когда ему придется подменять своего коллегу в Бордо, явится как бы переходным периодом; быть может, ему удастся добиться официального назначения. Если же французское правительство — хотя это маловероятно — откажется командировать его на Кубу, Анри подаст в отставку и плюнет на свою карьеру.

Словом, жизнь придется начинать сначала. Это не пугало его даже сейчас. Его пугала лишь собственная боязнь непоправимого. Сжечь мосты — пожалуйста, но при этом сохранить дощечку, жердь, буй, кусок каната, чтобы была хотя бы иллюзия того, что можно вернуться.

Но в таком случае как уберечь себя от сожалений? Достаточно было Жану намекнуть на шаги, предпринятые Мадлен, — и стена его решимости не то чтобы рухнула, по в ней обнаружились тщательно подготовленные в свое время бреши. Отныне он уже не защищен от ловушек, которые расставляет ему Сарразак, обещая спокойную жизнь человека, почитаемого в округе. Но и попадись он в ловушку, спокойствия все равно не будет, ибо затея с устройством театра в «Ла Гранжет» вновь даст ему в руки нить Ариадны, которую он в свое время упустил и которая приведет его к тому дню, когда пять лет назад в Париже он прожил с Жанной целую жизнь между прилетом на Орли и отъездом с вокзала Аустерлиц. Разве он уже не вступил в лабиринт и не позволил своему противоречивому прошлому совлечь себя с пути, ведущего на Кубу? Мадлен и Жанна выступали тут как две союзницы, объединившиеся, чтобы заставить его отказаться от своих решений. Одним словом, настоящий заговор Лизистраты.

Он улыбнулся, и североафриканец ответил ему ослепительной улыбкой. В купе проник характерный запах фабрики, тушеной капусты и уборной — Матриса остановилась.

Только очутившись наедине с Теодором, Анри заметил, как напряженно держится его спутник. Он сидел на самом краю скамьи, прижав пакет к животу, полузакрыв глаза, но голову держал очень прямо, точно застыл в трансе. Эта поездка в Бордо, очевидно, представлялась ему чем-то необычайно дерзким и удивительным. Анри попытался завязать разговор.

— Отличная была идея предложить «Лизистрату» для нашего фестиваля.

Бледное недоверчивое лицо повернулось к нему. Взгляд был умный, но избегал встречаться с глазами собеседника.

— Надо только найти пригодный для постановки вариант… или создать его. Аристофан нелегкий автор. Вы уже пытались переводить?

— Да, немного.

Гонэ не ответил, а скорее пролаял охрипшим от застенчивости голосом, но невольно указал на пакет.

— А, так перевод с вами? Можно взглянуть?

Теодор замер, но привычка подчиняться одержала верх. Дрожащей рукой он принялся развязывать бечевку.

— Я переводил по рукописи…

— Неважно. Давайте сюда.

Вид листков пробудил в Анри профессиональный рефлекс. На первый взгляд почерк топкий, убористый, но вполне читабельный… манера изложения ясная… вроде бы никаких орфографических ошибок — словом, диагноз вполне благоприятный. И он погрузился в чтение.

Теодор сидел, сжав губы, еле удерживая слезы. Пытаясь справиться с волнением, он по обыкновению призвал на помощь Ланселота: «olisthos — скат, скольжение вниз; ollumi — убить, потерять, отрицать; ololuzô — кричу или стенаю; holos — все; oloptomai — рвать на себе одежды; olophyromaï — рыдать…» Ничтожное облегчение. Мелькали перроны вокзалов с названиями, оканчивающимися на «…ак» …мужчины, дамы, фонари… мужчины, дамы, фонари…

— А вы знаете, недурно, — сказал вдруг Анри. — Быть может, слегка напыщенно, но и только. Беда современных переводчиков в том, что они прибегают к арго. Во-первых, это очень модернизирует, а потом арго сорбоннских профессоров… Лучше не говорить об этом. Жироду был хитрее… быть может, даже излишне хитер, излишне интеллектуален. А надо, следуя тексту, переводить так, как говорят обычные люди, не жонглируя словами. Возьмите Селина — он пишет немыслимые вещи — и ничего. Вы знаете Селина?

— Нет.

— Ну, конечно… Так вот: ваш перевод при незначительных доделках может пойти на сцене… Кое-что отшлифовать — и все. Вы поревели еще что-нибудь?

— Нет, только это.

— Прекрасно… Переделывать тут, конечно, придется немало… но воспроизводить все кулинарные абсурды, которые встречаются в рукописи, естественно, не следует. В наш век у людей очень чуткое ухо. Надо найти соответствующие выражения.

Он не смел высказать только что родившуюся у него мысль. Писать для сцены было его давней мечтой. И когда зашла речь о том, чтобы отдать «Ла Гранжет» под театр, эта мысль сразу всплыла на поверхность. Но удобно ли выдвинуть свою кандидатуру? Именно эти соображения и склонили его в пользу «Лизистраты»: когда не решаешься заявить о себе в полный голос, самое лучшее взяться за инсценировку. Репутация у Аристофана достаточно прочная. Он мог сослужить неплохую службу. Дело было за переводом, и вот представился случай избежать этого каторжного труда.

Но ни с того ни с сего вдруг предложить Теодору соавторство — это могло показаться странным. Как он это примет? Сухо — из гордости или, быть может, застенчивости, а скорее всего с буйной признательностью человека, не верящего своему счастью, что еще более обременительно. И так события двух последних дней, наверно, показались ему чем-то вроде сказки. Можно было бы, конечно, добавить еще чудес, по возникала угроза нарушить правдоподобие и впасть в гротеск. Роль рождественского деда требует чувства меры.

И все же от этой идеи нельзя отказаться. У малого есть чувство языка и врожденный талант переводчика. Анри принес бы на алтарь содружества знание дела, литературную хватку, имя. И если бы удалось прельстить Мориса Мамби, такое содружество могло дать интересные плоды.

Так или иначе, но до встречи с Ренаром лучше ничего не говорить Теодору. Он не доверял Анри, держался на почтительном расстоянии от этого дьявола-соблазнителя. А Ренар успокоит его. Это хитрый мудрец. Поговаривали, что он член «Opus Dei» [8] «Божье дело» (лат.) — название иезуитской организации. . Тончайший ум, но не без загибов. Настоящий фанатик, и особенно по части древних языков. Он добился того, что в университете вновь стали преподавать санскрит, и проводил весь свой отпуск за изучением хеттского языка. Но это было для души. А его специальностью, страстью, жизнью была греческая эпиграфика.