Александр Зиновьев - В преддверии рая

Страх тут все же был. Но не страх наказания, а страх появления существа иной природы. Сам факт появления такого существа разоблачал возможность иного строя личности и добровольный характер всей той мерзости, в которой мы живем. Это был страх явного обнаружения в себе мерзавца и урода.

Потом, когда пройдет немного времени, и все убедятся, что происшедшее событие на самом деле ничуть не отразилось на общем ходе и стиле жизни, многие будут испытывать чувство неловкости и сожаления. Мол, погорячились. А пока институт пребывал в состоянии какого-то слепого осатанения. Даже самые трезвые и умные испытывали искренний гнев по поводу ее безрассудного поведения, заботу о судьбах коллектива, боление за интересы дела. Какого коллектива? Такого, о котором каждый из нас в кругу близких говорил как о сборище дерьма. Какого дела? Один из них, ядовитый насмешник над нашими порядками, презиравший это самое «дело», ответил на вопрос, из-за чего он волнуется, лишь ничего не выражающим: «Ну, все-таки... нельзя же так... Надо же считаться...» И никто не сказал то, что следовало сказать порядочному человеку: Люди, опомнитесь! Что вы делаете?! За что с такой ужасающей силой вы бьете своего ни в чем не повинного собрата?!

Думаете, это исключение? Нет, везде так. Я хорошо представляю, что будет в моем окружении, если в нем станет известно о моем сочинении. Каждый наш коллектив состоит из таких людей и живет по таким правилам, что он вырабатывает и сохраняет в себе механизм именно такой реакции на из ряда вон /с его точки зрения/ выходящие поступки своих членов. Вопрос «за что» тут звучит чисто риторически. За то, что когда-то наши предки убивали слишком красивых женщин, имеющих чувство собственного достоинства, как ведьм. Что поделаешь, скажут мне, такова природа этого общества. Именно об этом я и говорю: вот мы каковы по нашей сути, и не ждите от нас ничего иного.

Вот ее обвинили в моральном разложении, выразившемся... в чем? В том, что имела любовника? Но ведь он еще за год до знакомства с нею развелся со своей женой, и она развелась со своим мужем еще за три года до этого. Большинство женатых мужчин института имеют любовниц и регулярно их меняют. Большинство замужних женщин имеет любовников. Все об этом знают. Знают наперечет, кто, с кем, когда и где «живет». И никто не усматривает в этом ничего аморального. Недавно вышла книга /отрывки ее печатали в центральных газетах/, в которой с демографической точки зрения /наука!/ обосновывалась супружеская неверность,— женщин — «невест» чуть ли не в два раза больше, чем мужчин — «женихов». А тут... Не зарегистрирован брак? Но она объяснила вам, что отказалась это сделать сама, и по нашим законам и обычаям в этом нет ничего предосудительного. Так почему же... Впрочем, зачем задавать нелепые вопросы. Именно потому, что ее поведение было подлинно нравственным, вы, живущие по канонам ложной нравственности, осудили ее. После собрания друзья-комсомольцы зашли в кафе и слегка выпили /отметили событие!/. Поболтали о том-о сем. И разошлись с чистой совестью по своим делам. Комсорг группы захватил с собой одну из присутствовавших тут женщин, кстати сказать, чужую жену. Дура, сказала она об М своему случайному любовнику в его грязной кровати. Строит из себя чистенькую. Кстати, мне пора в партию вступать. Нужна характеристика. Займись этим, не затягивай.

Ну, это уже пахнет доносом, подумал Ученик. Хотя, на кого донос, если все выдумано. Насчет б......а, он, пожалуй, недалек от истины. И насчет белья /та блондинка-женщина, а у нее кровать тоже дай боже. Тьфу!/. Моя жена хотя бы чистоплотная. Потом Ученик подумал о том, что стало бы твориться в их заведении, если бы он вдруг начал бороться за правду и разоблачил Зама. Или что-нибудь сказал по поводу использования рукописей для сочинения речей и статей высшим чинам. Но надо быть круглым идиотом, чтобы идти на такое. И коллектив по существу прав, обрушиваясь на М за ее дурацкое поведение. Что ей стоило сказать всего пару фраз? Мол, виновата, не подумала, больше не буду. И вся история кончилась бы мелкими наказаниями. И через год забыли бы об этом. Действительно, дура. Но все же жаль ее. Женщина все-таки. И судя по всему, аппетитная. Интересно, действительно тут описан реальный факт или это плод фантазии студента, вообразившего себя гениальным писателем?

На проводах Диссидента был еще один сотрудник института. Член партии. Кандидат наук. И все знали об этом. Но помалкивали, ибо на него никто не донес. Интересно, что даже во времена массовых репрессий так или иначе нужен был формальный /письменный или устный/ донос, чтобы человека взяли. Это общество удивительнейшим образом чтит все формальное, если оно дает ему какой-то камуфляж. Сотрудник этот категорически отвергал, что был на проводах и что вообще был знаком с Диссидентом /хотя двадцать лет был с ним в дружеских отношениях!/. И призывал в свидетели... М! Когда разнесся слух, что она попалась, он помчался к ней и на коленях умолял не выдавать его. Она не выдала его. Она не выдала бы и без этой оскорбительной для нее процедуры ползания на коленях. Он об этом знал, но не удержался. Приехал на всякий случай. Или в панике. Уходя, он занял у нее трешку на такси. Мол, он из-за нее /! / потратился на такси. И не отдал потом. О Боже! И это — мужчина! И он не исключение тут. Он тут типичен!

Почему же все-таки он остался в тени, а на нее обрушилась вся карающая мощь государства? Никакой загадки в этом нет. Просто он вел себя как наш человек, т.е. отрекся от старого друга, наложил в штаны, отказался признать факт, компрометирующий институт /а это — форма раскаяния/. Он вел себя как типичный средний подонок, убедивший всех в полном отсутствии у себя человеческого достоинства.

Конечно, с ним кое-где поговорили. Слегка пощипали. Отказали в одной командировке /вот реакционеры!/. Но в другую пустили /он же ученый!/. Правда, попросили об услуге /а кто этого не делает?!/.

А вы чем занимаетесь, спросил Ученик. Восстанавливанием интеллектуальных функций и прежде всего памяти, ослабленных или утраченных совсем в результате применения здесь методов принудительного лечения, сказал Бородатый. Странно, сказал Ученик, сначала лишают, а потом восстанавливают. Ничего тут странного нет, сказал Бородатый. Ослабляют или лишают в целом, а восстанавливают частично и временно. По мере надобности и в нужном объеме и направлении. А вы не задумывались над тем, ... начал было Ученик. Конечно, прервал его Бородатый. Вот об этом я и хочу с вами поговорить. Здесь, удивился Ученик. Конечно, сказал Бородатый. Здесь можно говорить все, так сказать, начистоту. Видите ли, прежде чем взять человека сюда, его изучают. Тут различают иллюзии человека о себе и его реальность. Здесь даже поощряют некоторую раскованность мысли и речи. Тем самым укрепляется сущность человека, а она мало что имеет с его «крамольными» мыслями и речами. Да и крамольные ли они? Я давно к вам приглядываюсь. Здесь вам не место. Тут вас запутают в своих делишках Зам и, надо думать, сам Учитель. Я хочу вас перетянуть к себе, если, конечно, вы сами захотите. У нас настоящая научная работа. И хотя бы какое-то добро людям делаем. А добро ли это, спросил Ученик. Если уж человека убили, так зачем же его оживлять на время и частично? Чтобы дать ему понять, что он убит? Это еще более жестоко, чем само убийство. И какова конечная цель этой «настоящей научной работы»? Если из этого сделать все логические выводы, очень далеко зайти можно. Знаете, это напоминает эксперименты на живых людях, запрещенные всякого рода конвенциями. Мы же их тоже подписывали... Напоминает, сказал Бородатый, но это все-таки нечто иное. У нас людей уничтожили больше, чем немцы. Немцев судили и осудили. А нас? Мы же во имя делали... Да и делали ли? Отдельные ошибки были. Искривления. Перегибы. А в целом у нас ничего плохого не было, наоборот. Вы, конечно, шутите, сказал Ученик. Это на ваше усмотрение, сказал Бородатый. Наша конечная цель... моя, во всяком случае,... научиться полностью восстанавливать ослабленные или даже утраченные интеллектуальные функции. Полностью! Оживлять людей психически. И каковы ваши успехи, спросил Ученик. Пока незначительные, сказал Бородатый. Но кое-что все-таки удается. Я покажу вам, если хотите. А вы уверены, что ваши исследования, не будут использованы не так, как вы предполагаете, т.е. именно лишь частично и на время, спросил Ученик. А что вы можете предложить, спросил в свою очередь Бородатый. На эту тему можно говорить бесконечно. Можно поднять все правовые и моральные проблемы. А толк какой? Мы тут все делаем одно дело. И никто из нас не хуже и не лучше других. Речь может идти только о более или менее разумной организации своей личной судьбы и о реальной помощи несчастным людям в этой независящей от нас ситуации. Несчастных людей я пока тут не видел, сказал Ученик. Я пока имею дело с рукописями. А они обезличены. Я бы не хотел иметь дело с людьми. Честно говоря, я боюсь этого. С бумажками лучше. Спокойнее. А что касается научной работы, то я не честолюбив. Меня сейчас больше волнует квартирная проблема. Кстати, вы не знаете, как тут с кооперативом? На эту тему вам следует поговорить с Замом, он по этой части мастер. Ну, пока! А насчет перехода к нам советую подумать. Потом сами убедитесь, что это разумно. Захотите посмотреть людей, стоящих за вашими бумажками, дайте мне знать. Я вам покажу.