Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Ничего.

Зазвонил телефон. Из коридора позвали: «Фрэн Уолкер!» Фрэн встала и быстро пошла к телефону.

— Фрэн? — У Берта был обеспокоенный голос. — Я знаю, что ты была на похоронах, иначе я позвонил бы тебе раньше.

— Да, Берт.

— Знаешь… я подумал… погода такая паршивая. И мне одному ужасно тоскливо. Ты ведь никогда не была у меня дома, всегда отказывалась, что кто-то может тебя увидеть. Но сегодня, уж точно, на улице никого не будет…

— Да, Берт.

— И мы не были вместе — ты понимаешь, что я хочу сказать, — с той самой ночи.

— Я знаю. — Ей так хотелось, чтобы он перестал унижаться и умолять.

— И я подумал…

— Да, Берт.

— Так ты придешь?

— Да… Да… Да… Да! — Она почти кричала.

На другом конце провода некоторое время молчали. Потом Берт спросил с опаской: «В половине девятого сможешь?» Спросил, не смея поверить, что она согласилась.

— В девять, — сказала она.

— Фрэн…

— Я должна поговорить с доктором Келси. Я должна… поговорить с доктором… Келси! — Фрэн повесила трубку. Прижавшись лбом к телефону, тихо простонала: «О боже».

Потом пошла в ванную и умылась холодной водой.

— Не спеши, Фрэн… Не спеши, не спеши. — Доктор Келси до боли в суставах сжал большие пальцы рук, потом постарался успокоиться и внимательно посмотрел на нарядно одетую девушку, сидящую в кресле напротив его стола. Она была хорошенькая, держалась спокойно, только странно блестели ее светлые глаза, и едва заметно дрожала полная нижняя губа. Он встал и выглянул в окно, опершись на подоконник своими крупными руками, потом обернулся и повторил: «Не спеши, Фрэн… не спеши».

— Я просто рассказала, как все было, доктор.

— Как было, да?

— Именно.

— Как все было. — Он снова сел, откинул со лба седую прядь. — А почему только теперь, Фрэн? Почему не вчера или не позавчера? Почему не той же ночью?

— Я сомневалась.

— Сомневалась в том, что было так, или в том, следует ли говорить об этом.

— И в том, и в другом.

— И в том, и в другом?

— Сначала я подумала, что ошиблась сама. Потом поняла — ошибки не было. Дело в том, что я уже отчиталась. Поэтому и решила промолчать, даже когда поняла, что ошибка не моя. Потом, на похоронах, я увидела мистера Макфая и жену Лэрри, и она была такая печальная, что я… я поняла, как дурно я поступила, подделав отчет и не признавшись в этом, когда уже все было ясно. Понимаете, мне было очень жаль доктора Монфорда, — что с ним творилось в последнее время…

— А теперь вдруг ты перестала его жалеть?

— Нет, сэр. Я просто не имею права молчать. В конце концов, я ведь признаю, что подделала отчет.

— Итак, — усмехнулся доктор Келси, — ты решила вступить на праведный путь.

Большие пальцы опять сошлись вместе, образовав пирамиду, которая сразу же была разрушена, и поросшие седыми волосками пальцы мощных рук доктора крепко сцепились. «Вот, значит, где собака зарыта», — подумал он.

— Я просто решила, что вам следует знать.

Ну что ж, он готов выслушать.

— Я хочу сказать, что, если бы я не пришла к вам, никто бы никогда не узнал об этом. За документацию отвечаю я, и поэтому другие сестры просто не интересуются отчетностью предыдущей смены. Да это и понятно. Почему они, собственно, должны беспокоиться о другой смене? И если бы я просто не упомянула в отчете эти сто граммов морфия, они бы не обратили на это никакого внимания. В конце концов, я за это отвечаю.

— А в самом конечном счете, — сказал доктор Келси, — за это отвечаю я.

— Да, сэр.

Она замолчала. Он изучающе смотрел на яркие глаза Фрэн и ее дрожащую губу. Нет, дело тут вовсе не в том, что она добросовестная медсестра. Если бы она доложила обо всем в тот же день, вот тогда можно было бы сказать, что она выполняет свой долг.

Если бы она старалась скрыть свою оплошность, он понял бы ее. Но что касается этого вздора насчет долга и справедливости… Просто чертовщина какая-то. Похоже, она имеет какое-то отношение к Гаю Монфорду и смерти Лэрри Макфая. И руководствуется исключительно чувствами, пытаясь замаскировать их справедливым негодованием.

— Фрэн, — сказал он, наконец. — Давай разберемся. Ты не видела, как доктор Монфорд входил в подсобку?

— Нет, сэр.

— А сменная сестра, мисс Приммер, а доктор Боллз — никто из них не видел доктора Монфорда с морфием?

— Нет, сэр.

— И тем не менее, ты уверена, что доктор Монфорд вытащил ключ из стола, пошел в подсобку, взял морфий, ввел его Лэрри и положил ключ на место — все сделал за то время, пока ты занималась миссис Роскоу в ожидании доктора Боллза и мисс Приммер.

— Да, сэр.

— И доктор Монфорд сам позвонил мисс Приммер?

— Да, сэр. Он велел мне идти к миссис Роскоу и сказал, что сам вызовет сменную сестру. Я давала пациентке эфир — доктор Боллз против общего наркоза. Он предпочитает, чтобы женщины рожали в сознании…

— Значит, доктора Монфорда, собственно, никто и не видел.

— Нет, сэр. Но я слышала, как он разговаривал в комнате мистера Макфая до того, как он в первый раз подошел к столу. Он сказал: «Если бы ты мог, Лэрри, если бы ты мог». Потом говорил еще что-то, чего я тогда не поняла, и только когда обнаружилась пропажа морфия, до меня кое-что дошло.

— Понятно.

— Ну — вот и все.

— Да, — сказал он, — вот и все.

«Вот и все,» — подумал он и устало поднялся. Закурил сигару и выпустил в окно большое кольцо дыма. Дым отрекошетировал от стекла, по которому снаружи барабанил холодный дождь. «Вот и все,» — подумал он снова. Он, черт побери, готов сделать вид, что ничего не понял. И если бы Фрэн остановилась на этом — ну, призналась бы, что подделала отчет и все, — тогда бы не было никаких проблем. Ни для кого.

— Что вы собираетесь делать? — спросила Фрэн у него за спиной.

— Что ты сказала?

— Что вы собираетесь делать?

Он повернулся и снова пристально посмотрел на нее.

— А что бы ты сделала, Фрэн?

— Ну… это же преступление.

— Ну, а вдруг вообще не было никакой ошибки, Фрэн? И сейчас ты просто-напросто оговариваешь себя или даже лжешь?

— Вы же знаете, что это не так.

— Фрэн… Фрэн… — Он сел, обхватил руками седую голову, провел ладонями по густой шевелюре, по кустистым бровям и грубым чертам.

— Фрэн, тебе ведь, наверное, приходилось видеть, как доктор шлепал новорожденного слишком слабо или с запозданием? Родился урод, и врач видит это и шлепает его для видимости, и этот ребенок так и не делает первого вдоха, а мать остается в неведении. Как, впрочем, и все остальные.

— Да, сэр.

— А помнишь, Фрэн, как всего несколько лет назад недоношенные дети слепли у нас в боксах из-за неправильной подачи кислорода? Помнишь ли ты, как смотрела на некоторых из них, зная, что они будут слепыми и что вообще они не жильцы, то есть ни одного шанса — ну, скажем, фунта полтора весом, — а родители, конечно, переживали, ведь им-то никто не говорил, что ожидает их ребенка, поэтому они пребывали в полной уверенности, что все идет как надо, все превосходно — милое дитя сражается за жизнь. А потом ребенок умирал. Родители узнавали, Наконец, всю правду, поэтому горевали недолго. И заводили себе другого ребенка.