Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

— Фрэн… Тебе нужен мой совет — что тебе делать. Хорошо, я скажу. — Он повертел в руке бокал. Стекло было холодное, а его ладони горели. Берт услышал свой голос, л ему показалось, что это говорит кто-то другой. С трудом верилось, что он, Берт Мосли, мог задумать такое. — Я скажу тебе, Фрэн. Иди к Ларсону Уитту. Прямо к шерифу. И расскажи ему все — все о твоем разговоре с Келси, о том, как он пообещал заняться этим делом, и о своей уверенности в его стремлении замять скандал во что бы то ни стало.

— К шерифу, Берт… а надо ли?

— Только не говори о своих подозрениях насчет миссис Макфай. Поняла? Ничего!

— Но почему?

— Есть на то причины, Фрэн. Зачем ее сюда вмешивать? Мне, например, она кажется очень порядочной женщиной. Не стоит ее трогать.

— Ну, не знаю, Берт. Даже не знаю.

— Фрэн… Фрэн… — Он сел рядом и обнял ее за плечи, и это было первым внешним проявлением его чувств к ней за все время их знакомства. Он погладил ее розовый свитер и сказал: — Поверь мне, все будет хорошо. По справедливости. И тебе не надо никого покрывать.

— Но ведь в свое время он помог нам, Берт. Дважды.

— Это совсем другое дело. Мы были невинными жертвами, и он защищал нас от скандала. А здесь убийство, Фрэн… Убийство… И в конце концов, мы тоже стараемся не допустить скандала. Даже не упоминаем о миссис Макфай. Итак, мы квиты. Начнем с самого начала. С убийства.

И все-таки Фрэн сомневалась. Берт уговаривал ее, утешал. Он говорил о скорой женитьбе и переезде в Бостон. Через год, а может, и раньше. Через полгода. Он только что вспомнил об одном своем старом приятеле, который может уже сейчас устроить его в солидную фирму. Все будет чудесно, и они уедут из Ист-Нортона с чистой совестью.

— Но его арестуют, — сказала Фрэн.

— Ну и что? Непредумышленное убийство. С отсрочкой исполнения приговора. Получит свое. Не больше, чем заслужил.

— Именно так, — сказала Фрэн. — Что заслужил, — хотя она имела в виду совсем другое, и Берт знал что. И это устраивало его как нельзя лучше. Он взял плащ Фрэн и накинул его ей на плечи. Она повернулась к нему и поцеловала его с облегчением и нежностью, даже с благодарностью. И этот поцелуй совсем не походил на все прежние. Потом она спустилась по ступенькам и вышла на улицу, где, не переставая, шел дождь.

Берт смотрел на нее через окно. Она шла медленно, с опущенной головой и выглядела какой-то несчастной в своем желтом плаще, пока, наконец, миновав освещенное уличным фонарем пространство, не растворилась в темноте.

Берт вылил в стакан остатки виски. Пожалуй, многовато, но, видит бог, теперь есть за что выпить. Утром он позвонит в «Статлер» — наведет кое-какие справки. Потом будет просто ждать. Впрочем, долго ждать не придется. Четвертая сессия Большого жюри уже собирается в здании суда.

— За Бостон, — сказал он, поднимая бокал. — Будь здоров, Гай… За здоровье Гая… Славный малый, Гай, за твое здоровье… И за твое, Колин Юстис… Окружной прокурор… Шишка на ровном месте… Важная персона… Мерзавец… На этот раз, Колин, ты вылетишь из своего кресла, как пробка.

Ларсон Уитт скрестил ноги, снова вытянул их, потом тяжело поднялся с плетеного кресла и посмотрел из окна на залив, в ту сторону, где находился мыс Кивера. Маяка не было видно, потому что всю ночь шел мокрый снег, и залив был словно затянут серой пеленой. Он взглянул на журнал, который только что просматривал — старый номер «Американского легиона», — и вспомнил, что Гай воевал во Франции. Наверное, ему часто приходится выслушивать рассказы своих пациентов о войне, сам же он никогда не говорил о своем военном опыте.

Из кабинета доносился приглушенный голос Гая, разговаривающего с пациентом. «Проклятие», — пробормотал Ларсон, швырнув на стол журнал, снова сел в плетеное кресло и предался размышлениям. Это был высокий, седой, неуклюжий человек, его вытянутые ноги доходили почти до середины коридора. Сейчас он очень нервничал. Он подобрал ноги и опять вытянул их, снова поднялся и стоял, вертя в крупных руках потрепанную серую шляпу, когда дверь кабинета открылась и из нее выпорхнула Эдна Уэллис.

Гай без пиджака вышел за ней.

— Успокойтесь, — говорил он. — Антиквариата у вас хватит года на два. Дайте хороший отдых себе и своей машине.

— Вы, между прочим, никогда ничего не покупаете, — обиженным голосом сказала Эдна.

— Обязательно куплю. Я видел в витрине прелестное зеркало.

— Оно немного отколото.

— Ну тогда банку для солений.

— Прекрасная вещь, — захихикала Эдна. Она кивнула Ларсону, вышла на улицу и стала на цыпочках пробираться по слякоти вдоль самшитовой изгороди.

Гай смотрел ей вслед и закатывал рукава рубашки на загорелых руках, одновременно разминая пальцы. «Уж слишком усердна», — подумал он и, повернувшись, спросил:

— Как дела, Ларсон?

— Прекрасно, — Ларсон смущенно кашлянул. — Прекрасно.

— Ты что-то покашливаешь.

— Гай… дело в том, что сегодня я пришел не как пациент.

— Ты имеешь в виду, что сегодня я — твой пациент.

— Нет, я… послушай, Гай… желательно заехать ко мне на пару минут. Есть разговор.

— А здесь нельзя?

— Пожалуй, там будет удобнее. — Ларсону было явно не по себе. Он мял в руках свою шляпу и неуклюже топтался на месте. — Может, ты уже знаешь… Если нет, тогда… тогда я должен сказать, что ничего подобного мне до сих пор не приходилось слышать.

— Я знаю о чем речь, — сказал Гай.

— Извини, Гай, но ты не знаешь. Боже, ты и представить себе не можешь.

— Я сейчас, Ларсон. — Гай зашел в кабинет и быстро вернулся, на ходу надевая пиджак и пальто.

— Фрэн Уолкер, — сказал Ларсон, глядя в окно.

— Я так и думал.

— По-моему, она истеричка.

— Нет, она не истеричка, — Гай тронул Ларсона за рукав. — Все дело здесь в чувстве долга — так это, кажется, называется, Ларсон.

Ларсон последовал за ним к выходу. Он был бы рад услышать от Гая какие-то вопросы, объяснения или аргументы. Но тот молчал и казался спокойным и уверенным в себе.

Они спустились с холма. «Дворники» медленно стирали с ветрового стекла серую кашицу. Мокрые комья снега летели из-под колес. Ларсон наблюдал за Гаем в зеркало и пытался обнаружить на его лице хоть какие-то эмоции.

— Все готовятся к Рождеству, — прервал он молчание.

— Да. — Гай посмотрел в окна на Санта Клауса, едущего в оленьей упряжке по Главной улице, на гирлянды из синих и красных лампочек вдоль фасадов магазинов, днем они выглядели уродливо — черные шнуры были заметнее самих лампочек. Все витрины были украшены к Рождеству, а на тротуаре перед супермаркетом стоял длинный ряд туго спеленатых елок, зеленеющих на фоне импровизированных ларьков.

— Наверно, в этот раз Рождество будет со снегом, — вновь заговорил Ларсон.