Чарльз Мерджендал - Куст ежевики

«Отлично», — пробормотала Мар и вскользь подумала, что, если она уедет куда-нибудь на средний Запад, ей никогда уже не придется есть рыбу.

Подъехала машина. Сэм, подумала она. Как всегда, начнет пить и ругаться. Сэма она тоже больше не увидит. Ни трески, ни Сэма. Ни Лэрри. Ни Гая… хотя, может, когда-нибудь… Но почему его весь день не было дома? Что случилось?

В дверь позвонили.

— Я сама открою. — Она открыла дверь и увидела странного человека, нервного, худого, с напряженным выражением глаз и орлиным носом.

Он снял шляпу:

— Миссис Макфай… Я Колин Юстис. Прокурор округа.

— Вот как… Входите, пожалуйста.

Он поблагодарил, вошел, посмотрел на попугая и сказал:

— Хорошая птица.

И Питер немедленно закричал: «Хорошая птица, черт побери!» Посетитель засмеялся. Он вертел в руках шляпу, видимо, не зная, с чего начать. Взглянув на портрет розовощекого прадеда Сэма, он резко повернулся к Мар и сказал:

— Вы не в курсе? Я был у доктора Монфорда дома, когда вы звонили, поэтому мне кажется, вы еще ничего не слышали.

— А что такое? — спросила она. — Я завтра уезжаю и просто хотела попрощаться. О чем вы говорите?

— Боюсь, вам придется остаться, миссис Макфай.

— Что… что вы сказали?

— Доктор Монфорд арестован.

Ноги у нее подкосились, и она опустилась на диван. Голос мужчины был высокий, хриплый, несмотря на то, что он явно старался говорить мягко. «Он добровольно признался… Будет находиться в тюрьме до решения Большого жюри… Я подумал, что будет лучше, если я скажу вам сам… Вас могут вызвать как свидетеля… мне очень жаль. Очень жаль… Проводится судебная экспертиза… Осмотр трупа коронером… Ваше согласие… не принимайте это близко к сердцу… Имеют право произвести эксгумацию и без вашего согласия… Вы ведь хотите, чтобы виновный понес наказание?… Убийство… из милосердия… Понимаю… Однако это противозаконно… Предать суду…» — Казалось, он никогда не замолчит, но наконец пронзительный хриплый голос произнес:

— Спасибо… Мое почтение… Спокойной ночи, миссис Макфай.

Она попрощалась и закрыла дверь.

— Ты думаешь, мне стоит сделать томатный соус?

— Это будет великолепно, миссис О’Хара. — Медленно, со скрипом закрылась дверь… Питер зашевелился на своей жердочке… Открыли и закрыли холодильник… Открылась дверца автомобиля… со стуком захлопнулась… Она встала, посмотрела в окно и увидела, что из машины выходит Сэм, отмахиваясь от пытающейся помочь ему Руфь Кили… Руфь повернулась и пошла по улице… медленно… медленно… Сэм направился к дому, слышно было, как он поднимается по лестнице… вот он уже в коридоре… А теперь стоит и смотрит ей в спину… Его голос взорвал тишину:

— Слышала? Ты уже слышала?

— Да.

По газону пробежала белка. Она остановилась, подобрала желудь, очистила его ото льда и стала грызть, косясь на окошко коричневым глазом.

— Жена… А теперь сын… Убийцы… Убийцы… Отец и сын, оба убийцы… Почему? За что?

— Я должна встретиться с ним.

— Зачем?

— Немедленно.

— Ты с ума сошла!.. Ненормальная!

— Я пойду к нему.

— Ты не веришь! Ты просто не веришь этому!

— Я понимаю его.

— И понимать нечего. Все очень просто.

— Я понимала Лэрри… Любила его… Гай понимал Лэрри… Души в нем не чаял… Ты никогда не любил ни того, ни другого. Вдруг тебе стал дорог твой сын… Поздно же спохватился, Сэм… Да, я понимаю доктора Монфорда. И я пойду к нему, потому что он страдал не меньше нас. — И она отвернулась. Сэм, пошатываясь, стоял над портретом предка. Губы его шевелились. Он попытался что-то сказать, но не мог. Она сказала, теперь уже мягко: — Сэм, сядь, Сэм… Выпей.

Он не двинулся с места. Она прошла мимо него, вышла в коридор, взяла из гардероба пальто и накинула его на плечи. Направилась к двери, оглянулась и добавила:

— Сэм… Как бы там ни было, он — хороший человек, Сэм… Как бы там ни было, он любил Лэрри не меньше нас.

Сэм в сердцах плюнул.

Пронзительно закричал Питер.

— Да заткнись ты! — заорал на него Сэм.

Послышался голос миссис О’Хара:

— Вам пюре, мистер Макфай?

— Замолчите, замолчите!

Мар вышла и закрыла за собой дверь.

В шести милях к западу от Атланты, на одном из холмов города Чиддестера, стоит большой кирпичный дом в колониальном стиле, построенный исключительно трудом рабов в 1836 году и названный Диким Поместьем. Широкую веранду подпирают четыре белые колонны, а по обеим сторонам прямоугольного строения торчат громадные трубы. В этом доме в необъятной комнате с высокими потолками в 1923 году у мистера и миссис Уинстон Слоан родился второй ребенок. Девочка появилась на свет неожиданно, когда доктор только поднимался по винтовой лестнице, и считалась «красавицей» с момента своего первого крика до того времени, восемнадцать лет спустя, когда ее фотография вместе с фотографиями пяти других местных девушек появилась в газетах Атланты, которые писали о выступлении дебютанток сезона в отеле «Генри Грейди».

Все в Чиддестере в один голос говорили, что Маргрет Слоан непременно «сделает хорошую партию». Ее мать тоже была уверена в этом и тратила все свое время и энергию на то, чтобы сделать хоть немного привлекательной свою старшую дочь, Элизабет Сью, с выступающими вперед верхними зубами и сутулой спиной, хотя она всегда и заявляла, что Элизабет была бы даже красивее Маргрет, если бы она только попробовала ходить прямо и если бы им удалось найти приличного зубного врача. Ей посоветовали послать старшую дочь в школу пластической гимнастики, но она отказалась, а вместо этого заставляла ее часами ходить вокруг дома, положив на голову стопку книг. Отказалась мать и от знаменитого стоматолога из Нью-Йорка, утверждая что в Нью-Йорке едва ли есть что-нибудь, чего нельзя найти на месте, в Чиддестере, или, во всяком случае, в Атланте.

Маргрет росла в тени своей сестры. Сначала она воспринимала это как естественное следствие того, что Элизабет Сью была старшей. Со временем, однако, она осознала, что все дело в разном отношении к ним матери. Тогда как Элизабет нуждалась в особом внимании, у Маргрет было все — красота, грация, хорошие зубы и стройное тело. В детстве Маргрет иногда жалела о том, что она не уродина. Она даже придумывала себе различные болезни, чтобы привлечь к себе хоть частичку того внимания, которым оделяли ее сестру. Одно время — ей шел тогда тринадцатый год — она ходила, вытянув вперед голову и оттопырив верхнюю губу, пока, наконец, мать не спросила ее: «Ты что, шею вывихнула, дорогая?»

— Нет, мне просто нравится так ходить.

Мать посоветовала ей не валять дурака и опять занялась Элизабет, которая уже добилась определенных успехов и могла удерживать на голове три книги.