Раду Чобану - Сумерки

На другой день Ливиу с Мариленой купили в гостинице за пять лир путеводитель и отправились осматривать церкви, площади, музеи. К вечеру они валились с ног от усталости, в глазах рябило от картин, статуй, порталов. Но ни Ливиу, ни Марилена не жаловались, боясь огорчить один другого. На следующий день они опять побежали осматривать город, — опять церкви, музеи, старательно подавляемые зевки, перехваченный на ходу бутерброд из плохонького ресторанчика. Вечером они чуть не взвыли от тоски, чувствуя себя участниками марафонского бега, голова и шея болели — днем то и дело приходилось задирать голову вверх, любуясь то башенками, то потолками. После ужина оба молча сидели на берегу Арно и наслаждались возможностью ничем не восхищаться. От реки веяло прохладой, дневная жара спала, на мосту зажглись трехрогие фонари, и свет их отражался в воде. Тихо шелестела река, издали доносился шум людных улиц.

— Ну, что делаем завтра? — спросила Марилена.

— Что хочешь.

— А ты?

— Как на духу? Предлагаю, пожить без путеводителя и без плана… попробовать… если ты не против?..

— Я согласна. У меня тоже предложение. Думаю, ты согласишься.

— Убежден.

— Предлагаю путеводитель вообще упразднить…

Она взяла с его колен книгу и швырнула ее за железную ограду. Книга взлетела в воздух и со всего маху шлепнулась в воду. Намокла и утонула. И оба сразу почувствовали себя свободными и со смехом поцеловались.

На следующий день Ливиу поднялся чуть свет, ушел и вскоре вернулся с корзинкой апельсинов и мандаринов. Пока не съели все до единого, из номера не вышли. Потом они отправились бродить по городу, разглядывали витрины, покупали всякую всячину: брелок, зажигалку, пилочку для ногтей, записную книжку, губную помаду, романы Эдгара Уоллеса на французском языке. Потом им приглянулось маленькое кафе, они уселись на террасе, наблюдая за прохожими. Мимо промаршировал отряд человек в двести, здоровые парни в брюках, заправленных в сапоги, с портупеями и в широкополых шляпах, как у черчеташей. Они горланили какую-то песню, скорее германского, нежели итальянского лада. В Ливиу вновь вспыхнуло беспокойство. Машины остановились. Ливиу вглядывался в прохожих, у всех были недовольные лица. Один из парней крикнул: «Viva Fascio!» [10] Да здравствует фашистская ячейка! (ит.) И восклицание это повисло в воздухе: никто не откликнулся. Люди проходили молча, некоторые с отвращением отворачивались.

— Кто это? — спросила Марилена.

— Новая власть.

— За что же она борется?

— За мир и справедливость, утверждает дуче.

— Красиво!

Ливиу улыбнулся.

— Как хочется им поверить…

— Да… Но смущает их маскарад…

Тут рекламное шествие цирка Сидоли отвлекло их внимание, и они забыли о парнях дуче. Слоны, клоуны, акробаты на ходулях, пони, величественные верблюды — «Circus Sidoli» [11] Цирк Сидоли (ит.) . .

Выйдя из кафе, Ливиу с Мариленой вскочили в первый попавшийся трамвай, и он привез их в Боболи. Они неторопливо бродили по аллеям, вышли на площадь Микеланджело и присели отдохнуть на гранитную балюстраду. Внизу простирался город с сотнями башен и куполов, залитый мягким золотистым закатным солнцем. На другом конце города высились зеленые холмы с разбросанными там и сям белыми домиками — Фьезоле и Сеттиньяно. В этот день они устали, пожалуй, даже больше, чем вчера, но были счастливы, дышали полной грудью, чувствовали себя легко и свободно…

Последующие дни проходили примерно так же. Как-то, гуляя по центру города, Ливиу с Мариленой увидели: человек лет сорока убегал от трех молодчиков в черных рубашках. У витрины антикварного магазина парни приостановились, а беглец юркнул за угол, но прежде, чем скрыться, крикнул: «Бандиты!» С ловкостью, которая привела Ливиу в восторг и в ужас, — тут уж он оценил достижения «военных гимнастов», — один чернорубашечник выхватил пистолет и трижды выстрелил. К счастью, он никого не убил. Прохожие остановились, какая-то женщина истерически заголосила, на другом конце улицы засвистел полицейский, а парни двинулись дальше как ни в чем не бывало, посмеиваясь и сунув руки в карманы.

В начале следующей недели Ливиу с Мариленой решили поехать в Сеттиньяно. Их привез туда маленький, битком набитый трамвай. Они бродили по склонам, а пообедать зашли в маленькую закусочную. Заказали макароны по-милански и попивали золотистое кислое винцо, отдающее немного бочкой. Столик стоял в тени, метрах в тридцати от дороги. Когда пили кофе, мимо них прошло человек десять угловатых, прыщавых юнцов. Шли они гурьбой и, заметив сидящих, — другие столики пустовали, — шумно заговорили. Один что-то крикнул, Ливиу сделал вид, что не слышит, тогда парень направился вразвалку прямо к их столику. Ливиу достал паспорта и сунул парню под нос. Тот внимательно их изучил. Он был недурен собой, с правильными чертами лица, но было в нем что-то отталкивающее, шалопай обещал перерасти в законченную скотину. Осмотрев паспорта, он широко улыбнулся:

— A, romeni Fratelli! [12] А, румыны! Братья! (ит.)

И подцепил пальцем подбородок Марилены. Она отшатнулась, он рассмеялся:

— Mio fratello, tu hai la più bella ragazza della Romania. — Он помахал им на прощание рукой. — A rivederci [13] Ты, братец, с самой хорошенькой из румыночек. Пока! (ит.) .

И присоединился к остальной компании. Юнцы двинулись дальше, гогоча и издевательски поглядывая на Ливиу с Мариленой.

Марилена сидела бледная и напуганная. Хозяин, — человек лет шестидесяти, худенький, лысый, в очках и длинном фартуке, — подошел к столику.

— I fascisti [14] Фашисты (ит.) . , — пояснил он и что-то прибавил, по тону, каким он процедил сквозь зубы это слово, Ливиу понял, что он сказал: «Собаки!»

Они расплатились и, подавленные, направились к трамвайной остановке.

— Пора возвращаться домой, — сказал Ливиу.

— Из-за этих?

— Из-за этих тоже.

— А еще из-за чего?

— Боюсь, скоро война.

— Ты что? Серьезно?

— Не знаю, но лучше быть дома.

— Тогда уедем. Я тоже боюсь, а чего — сама не знаю.

Приехали они домой пасмурным утром. Шел снег вперемешку с дождем. На замусоренном перроне валялись старые билеты, окурки, скомканная бумага. Тут же стояли красные весы с зеркальцем. Марилена решила взвеситься. Ливиу стоял рядом. Она поправилась на полтора килограмма… Под зеркальцем на весах красовалась табличка со стихами, позабавившими Ливиу:

Слава богу, они дома! Ливиу было весело и спокойно. Взяв Марилену под руку, он прибавил шагу. Вдруг он заметил на домах траурные флаги, сердце у него екнуло. Он быстро обернулся к носильщику и спросил: