Раду Чобану - Сумерки

Иоан Богдан всегда легче и охотнее покорялся, нежели настаивал на своем. Потому-то он и уступил тогда Наталии с автомобилем. Но теперь, невзирая на все скандалы, он добился своего: переезд в Вишану был решен. Наталия исчерпала свое красноречие и капитулировала. Она хоть и стремилась удержать мужа под каблуком, хоть и норовила все повернуть по-своему, но даже в угаре боев за свои права не допускала мысли, что посмеет ослушаться, если муж как глава семьи что-то решит. Но и подчинение ее всегда принимало вид бунта. Она устранялась от домашних дел и, нечесаная, в халате, сидела целый день неподвижно в кресле с трагическим выражением лица. В доме все ходили на цыпочках, переговаривались шепотом, ни за чем к ней не обращались, зная на горьком опыте, что смельчак, дерзнувший задать вопрос, будет испепелен взглядом под негодующее и страшное шипенье: «шшшли-ктям-шшивци». Говоря иначе: пошли к чертям, паршивцы!

Переезд в Вишану сопровождался обычным бунтом, и длился этот бунт ровно три с половиной дня.

Иоана осталась у Марилены. Училась она уже в восьмом классе. Наталия наказала не сводить с нее глаз, денно и нощно следя за ее успехами и поведением.

Иоан Богдан снова попал в свою стихию. Он опять открыл нотариальную контору, накупил трудов по истории, приискал человека, чтобы следил за огородом, развел кур и индюшек, раздобыл йоркширских свиней, тупорылых и лопоухих. К рождеству каждая такая свинка потянет килограммов на 180.

Наталия сгоряча распахнула объятия лучшим представителям местного общества, желая вновь погрузиться в омут светских развлечений, но спустя две недели уже катила в город навещать Иоану и вдовую Марилену. Сперва эти поездки участились, потом удлинились, и в конце концов Наталия стала бывать в Вишане лишь наездами. Иоан Богдан наслаждался покоем в обществе доброй старушки Кэтэлины, которая служила им еще в Лунке и взяла на себя и дом, и хозяйство. Наезды Наталии вполне утоляли его жажду беспричинных ссор, в остальном жизнь его текла мирно и благополучно. Он и сам иной раз выбирался в город, нанимал на вокзале носильщика дотащить две неподъемные корзины с деревенскими съестными припасами, которых дочерям хватало месяца на два, а то и на три. Он радовался своим дочкам, гладил словно маленьких по головке, играл с Владом, рассказывал ему исторические легенды и назавтра, самое позднее послезавтра — уезжал с пустыми корзинами обратно. Благодаря заботливой Наталии денег у него в кармане оставалось лишь на трамвай до вокзала и на железнодорожный билет.

Живя с дочерьми в городе, Наталия тоже чувствовала себя в родной стихии. Наконец-то она беспрепятственно может командовать и распоряжаться! Иоан Богдан, хотя и не перечил ей, но и не давал потачки и при случае сам мог проявить власть и принудить ее подчиниться. Что же до Иоаны с Мариленой, то тут ее материнская воля не знала препятствий, Наталию побаивались и решений ее не оспаривали. Во всяком случае, вслух. На деле дочери давным-давно заключили союз и противодействовали матери сообща.

Наталия без труда возобновила светские знакомства и стала подыскивать достойное поприще для своей неуемной энергии. Политика была ее страстью, как она говорила. Еще в 1938 году она сочувствовала легионерам к негодованию Иоана Богдана и Ливиу. Но тогда это было модно — не она одна заигрывала в те времена с зеленорубашечниками. Когда же они во главе с Антонеску пришли к власти, то, ужаснувшись их делам, все со страхом поспешили отречься от прежних симпатий.

Теперь Наталия искала себе новых привязанностей: словесные поединки и беспредметные споры были ее коньком. Правда, война и последние события сбили ее с толку, но в одном она не сомневалась: коммунистов она боится. Восемьдесят югеров земли, доставшихся ей по наследству, приносили доход, за который и впрямь стоило бояться. Отдыхая от светских обязанностей, она жадно прочитывала все пять газет, которые выписывала. Как-то раз, развернув «Светоч», она наткнулась на статью, озаглавленную «На благо будущего университета». Этим она не интересовалась, но глаза ее случайно набрели на имя Молдовану. Поначалу она ничего не поняла, потом изумилась и наконец побагровела от возмущения. Она так и знала! С неописуемым цинизмом Север публично сбросил маску! Наталия спустила толстые ноги со скамейки — усаживаясь, она всегда клала их повыше, чтобы не набухали вены, — и с трудом высвободилась из кресла. Пыхтя от негодования, она двинулась к Марилене, и паркет грозно скрипел под тяжестью ее шагов.

— Ну, что ты теперь скажешь! — крикнула она с порога, победно размахивая газетой. — Вот он, твой любимый свекор. Всем вам дал под зад коленкой — и тебе, и твоему сыну! Читай! Не слушалась меня, наивная идиотка!

И, подбоченясь, она с издевкой громко прочитала речь Севера.

— Видела! Каков гусь! — торжествовала она. — Никого у меня не осталось! Все, что у меня есть, дарю!.. Слыхала? Ты понимаешь, что это значит? Понимаешь, что он одним ударом копыта пустил по миру — и тебя, и твоего малыша?! Ну поспорь после этого, что он и его благоверная не масоны? Подмазываются к коммунистам! Отдали вас на заклание, отродье Иудино! Вот увидишь, его еще назначат министром, а ты с сыном пойдешь на паперть просить милостыню!

Марилена не очень-то поверила матери, но как истинная дочь своего отца промолчала. Она плохо разбиралась, о чем там в газете речь, а точнее сказать, ничегошеньки не поняла, но не сомневалась, что ни к ней, ни к Владу все это не имеет ни малейшего отношения: не мог старик ни с того ни с сего лишить внука наследства. Это либо опечатка, либо недоразумение; могла и Наталия чего-нибудь напутать; что она смыслит в юридических законах? Но перечить матери не стала, не видя в этом толку. А разъяренная Наталия тут же решила действовать.

Влад должен был пойти ночевать к старикам, и Наталия первым делом решила его туда не пускать. Марилена про себя усмехнулась и подумала: «Пойдет мальчик завтра, когда буря немного поутихнет».

Но в отличие от Марилены, которая об этом и не подумала, Наталия предусмотрела телефонный звонок старика. Она увела Влада в комнату, где стоял телефон, и научила, как отвечать, если позвонит дедушка.

Телефон зазвонил. Влад поднял трубку. Услышав его голос, Север весело спросил, долго ли он еще будет собираться. У Влада заколотилось сердце, и, заикаясь от непривычных слов, он проговорил в трубку:

— Я не собираюсь, у тебя же никого нет…

— Что-что? — переспросил старик, ничего не поняв.

— У тебя же никого нет, значит, и меня нет, — заученно повторил Влад.

— Кто тебя научил говорить такие глупости?

— В газете написано, что у тебя никого нет и ты отдаешь свой дом коммунистам…