Раду Чобану - Сумерки

Молча прошли они под взглядами присутствующих через зал и вышли на улицу. После яркого света они ничего не могли разглядеть. Мутный свет фар прогромыхавшего мимо трамвая осветил дожидающиеся их автомобили.

— А ты почему не остался?

— Зачем? Ты одним ударом разделался с их смехотворным сборищем.

— Ну и как?

— Я же говорю, хитер, как старая лисица.

Никодим с восхищением похлопал его по спине.

Они подошли к автомобилям. Шоферы молча стояли у распахнутых дверок.

— Ох, Никулае, боюсь, надвигаются тяжкие времена…

— И я боюсь.

Пожимая друг другу руки, они не торопились их разнять, стояли и молчали, продлевая ощущение спокойствия и защищенности.

— Да сохранит нас господь, — произнес Никодим серьезно.

— Аминь, — отозвался Север и задержался, наблюдая, как Никодим садится в автомобиль. Тот сперва подобрал длинные полы рясы, сунул внутрь епископский жезл, потом обеими руками снял с головы камилавку. С камилавкой в руках влез в машину и устроился на сиденье. Каждый раз Север наблюдал, как неповоротливо садится в автомобиль Никодим, и готов был в любую минуту прийти ему на помощь.

Шофер Никодима захлопнул дверцу, и Север успокоенный направился к своей машине.

— Домой, господин адвокат?

— Нет, Петер, прокатимся немного по городу.

— Понимаю, господин адвокат.

Старику хотелось тишины. Ему хорошо было на мягком сиденье в убаюкивающей темноте машины. Он приоткрыл окно и вдохнул свежий, влажный, пахнущий палой листвой воздух. Снял шляпу и откинулся на потертый плюш спинки.

— Если я вздремну, сделай милость, разбуди, когда подъедем к дому…

Он твердо знал, что Петер скорее всю ночь просидит в машине, чем решится потревожить его сон. Север чувствовал, что устал и опустошен, будто актер после самозабвенной игры в трудной роли. Неудивительно, что ему хотелось спать, он ведь так и не уснул после обеда.

На другой день Северу не сиделось дома, и несмотря на морозец в десять часов утра он отправился на прогулку. Вчерашний дождь обернулся сегодня мокрым снегом. Честно говоря, старику хотелось услышать, что скажут люди о его вчерашнем выступлении. Но на улице — конечно же из-за мерзкой погоды, прохожих почти не было. Те два-три человека, что поздоровались с ним, казалось, склонили голову ниже и почтительнее. Но скорее всего это ему почудилось. Вряд ли они уже прочли утренние газеты. Да и знакомство-то было шапочное: один парикмахер, другой секретарь из суда, третий — владелец книжного магазина «Глобус», а четвертый — не то коммивояжер, не то еще кто-то… Словом, все люди не его круга…

Порывами задувал влажный холодный ветер, несмотря на подбитое мехом пальто, старик продрог до костей. На улице было почти безлюдно. Сеялся дождь пополам со снегом. Мимо продребезжал желтый трамвай. Прогромыхал древний драндулет и обдал тротуар грязью.

Север остановился. Из-за угла показалась рота советских солдат в длинных серых шинелях. Север вдруг почувствовал себя одиноким и беспомощным. Солдаты шли и пели чужие, непонятные песни. А дома осунувшаяся, похудевшая Олимпия все время раздражалась и ворчала. Она не понимала, почему он официально не оформил дарственную, почему ограничился красивыми фразами, которые привели всех в такой восторг, а пользы, кроме как для его самолюбия, — никакой. Она все боялась — куриные бабьи мозги, — что их выгонят из дома. Кто выгонит? Помпилиу Опрян вместе со своими царанистами, которые дышат на ладан? Или либералы, что недалеко от них ушли?..

Старик уныло побрел к дому. Ноги у него заледенели. Черт бы побрал эти башмаки на прессованном картоне, до войны таких не делали! И почему он не надел галоши? Кажется, они прохудились и пропускают воду? Надо будет сказать Рожи, чтобы снесла их в починку. Как-никак настоящий довоенный каучук.

Вечером придет Влад ночевать. Старик зашел в колбасную купить на ужин чего-нибудь вкусненького. Магазин был пуст, на никелированных крюках висело несколько колбас подозрительно красного цвета. Нет, нет такую колбасу он покупать не станет. Ходят слухи, что в Сибиу поймали банду, которая воровала детей и делала из них колбасу. Дрянные времена… А то ли еще будет…

Так ничего не купив, он вышел из магазина. Они накормят Влада чем-то добротным, натуральным. Например, печеной картошкой с маслом. Липовым чаем с ромом. У Олимпии есть еще несколько бутылок настоящего довоенного рома с Ямайки. Можно будет купить у Махата пирожных. Они знакомы давным-давно, Махату старик доверяет.

Маленькая старомодная кондитерская с четырьмя облупленными мраморными столиками как раз по пути. Посетителей не было. Махат стоял за прилавком, меланхолически поглядывая сквозь витрину на улицу. Лицо круглое, как на детском рисунке, под носом черная щеточка усов. Взглянув на эти усики, люди начинали лихорадочно копаться в памяти, пока с изумлением не обнаруживали, что усики эти точь-в-точь как у Гитлера. Во время войны Махат два года просидел в концлагере. А теперь кое-кто придирался к его усикам — слишком уж напоминают гитлеровские. Махат нервничал, но сбрить их пока не решался.

«Ну точь-в-точь, как у того истеричного маляра!» — подумал старик, входя в кондитерскую, закрывая за собой дверь.

— Привет, дружище, — произнес он вслух.

Хмурый Махат в белом крахмальном переднике поклонился.

— Честь имею, господин адвокат. Чем могу служить?

Старик оглядывал витрину с пирожными. Одному богу известно, где Махат ухитряется добывать сметану, белую муку, яйца, мед, орехи, изюм, и что уж совсем невероятно — кофе и настоящий шоколад. Румяная баклава, истекающая медовым сиропом, шоколадные «индианки» со взбитыми сливками, бисквиты с золотистым кремом, воздушные «катаифы»… Но цены!.. Один «Саварен» стоил пяти буханок хлеба. Только спекулянты и нажившиеся на войне нувориши могли позволить себе покупать пирожные у Махата, прочие честно глотали слюнки. Север исподтишка, чтобы Махат не заметил, поглядывая на цены, торопливо соображал, что он может себе позволить.

— Две «индианки», пожалуйста.

Влад их очень любит. Одно ему и одно Олимпии. Север скажет, что свое он съел в кондитерской. Махат скрылся за тюлевой занавеской и вынес пирожные.

— Махат, а чем эти плохи?

— Вчерашние, господин адвокат.

Да, Махат заслуживал доверия. А может, ему рассказали о вчерашнем собрании? Неизвестно. Как всегда он был безупречно корректен и отменно вежлив. Спросить его напрямик? Невозможно. Махат — кондитер, а не цирюльник, болтать не любит, коротко ответит, и все.

Север расплатился: «индианки» обошлись ему в десять буханок хлеба! Прощаясь, Север приподнял шляпу. Махат поспешил распахнуть перед ним дверь и держал пакетик с пирожными, пока Север раскрывал зонт.