Раду Чобану - Сумерки

— Что?

— Подарить наш дом церкви.

Никодим растерянно поморгал, вникая в услышанное. Потом заговорил, и подрагивание его голоса выдавало улыбку, неприметную из-за пышных усов.

— За чистые помысли воздастся ей на небесах…

— Она твердит, что церкви надо помогать всем, чем можно.

— А разве ты не согласен?

— Конечно, согласен, но у меня же ничего не осталось. Не пора ли церкви обо мне позаботиться?

Широкая улыбка раздвинула пышные усы Никодима.

— Воздадим друг другу любовью, — изрек он, ухмыляясь, и с восхищением добавил: — Ну и шельмец ты, Север, не мытьем, так катаньем своего добьешься. Любопытствую, что ты на сегодня заготовил?..

Север засмеялся, польщенный, и тут же оглянулся, не услышали ли их нескромные уши. Он встретился взглядом со своим домашним врачом, здоровенным, жизнерадостным детиной, господином Аврамом Дамианом, который разговаривал с директором газеты «Светоч», Ионеску. Представители газеты «Дакия», «Румынское единство» и «Голос» сидели в том же ряду.

— Добрый вечер, Север, — приветствовал его Аврам. — Как самочувствие? Головокружения продолжаются?

Северу сейчас не хотелось обсуждать слабость своего здоровья. В другое время он охотно бы поговорил на эту тему, но сегодня, — нет, ни в коем случае! И он шутливо ответил:

— Как рукой сняло, стоило мне начать ужинать яблоком и холодной водой.

— По рецепту Беша, — захохотал Аврам.

Север тут же пустил разговор по другому руслу:

— Знаешь, я познакомился с доктором Ионом Ионом.

Аврам презрительно поморщился и отмахнулся.

— Мог и не знакомиться!

— Плебс! — прошипел Ионеску из «Светоча».

— Ничего не поделаешь, — примирительно отозвался Север, — люди-то всякие…

Он взглянул на Иона Иона, тот с тем же хмурым безразличием, с каким сидел в доме Севера, теперь перелистывал бумаги в папке и тихо переговаривался с Софроние Марку.

— А ты что о нем скажешь? — спросил Север Никодима.

Епископ брезгливо поджал губы.

— Он же одних баб лечит?

— Да, гинеколог.

— А мне он для какой надобности? — скривился Никодим.

— Да при чем тут профессия? Что он за человек? Он же из этих…

«Этими» именовались и коммунисты, и царанисты, а раньше легионеры или немцы, но, произнося «эти», собеседник не сомневался, что будет правильно понят.

Никодим внимательно посмотрел на Иона Иона, словно собирался тут же составить о нем мнение, и, повернувшись к Северу, сказал:

— А бог его знает…

— Везет вам, за все у вас бог в ответе, — засмеялся старик.

В зал вошли префект уезда Даниел Скутару, глава царанистов Помпилиу Опрян и Илие Мэнэилэ, примарь. Все трое были во фраках. Скрипя лакированными туфлями, они пересекли зал, и казалось, ступают они по снегу, а не по мягкому ковру. На почтительном расстоянии от них следовала стенографистка, блондинка с прической под Алиду Вали и бережно, как драгоценность, несла в руках блокнот и стаканчик с остро отточенными карандашами фирмы Хардмут.

Все трое с улыбкой поклонились епископу, а поскольку Север беседовал с его преосвященством, они поприветствовали и его — и никого больше, что очень старика утешило, и он ответил им с такой величественностью, что куда было до него епископу Никодиму, общепризнанному идолу и покровителю муниципалитета. Вошедшие уселись за длинный, покрытый стеклом, стол орехового дерева. Стенографистка примостилась за маленьким столиком справа. Помпилиу Опрян поднялся, окинул зал взглядом и выразил надежду, что все оповещены о цели, ради которой собрались. Однако он желает напомнить досточтимому собранию, что его партия, по чьей инициативе начата деятельность по культурному подъему страны, добилась, чтобы в обсуждении приняли участие представители всех партий, независимо от программ, а также представители всех национальностей и вероисповеданий.

— В тяжкую годину испытаний, — заключил он, — все мы должны сплотиться вокруг единой благородной цели.

Он поднял руку с растопыренными пальцами и резко сжал их в кулак: «Сплотимся же, будто пальцы одной руки!»

Послышалось несколько неуверенных хлопков, и воцарилась мертвая тишина. Север откашлялся и встал. Несколько секунд он постоял молча, слегка ссутулившись и опираясь обеими руками на элегантную трость.

— Уважаемый коллега, уважаемые господа, с вашего позволения я задам вопрос, который попрошу занести в протокол.

Помпилиу Опрян, все еще продолжая стоять, потер руки и одарил зал улыбкой.

— Разумеется, разумеется, уважаемый господин Молдовану. Все заносится в протокол! Мы слушаем вас внимательно.

«Алида Вали», держа карандаш наготове и приготовившись строчить, даже высунула кончик языка.

— Благодарю вас, — величественно произнес Север. — Я вижу здесь представителей многих группировок и партий, но хотел бы уточнить, присутствует ли тут представитель самой деятельной и многообещающей партии? Я имею в виду коммунистов.

Наступила тишина. Епископ Никодим вытер усы белым крахмальным платком, вокруг освежающе повеяло лавандой.

Застывшая недоуменная улыбка Помпилиу Опряна заиграла радостным оживлением.

— Конечно, господин адвокат, коммунистическую партию представляет доктор Ион Ион, главный врач муниципалитета.

Север поблагодарил председателя и сел, но не совладал с искушением и взглянул на Иона Иона. Взгляды их встретились, и старику стало не по себе от холодной иронической усмешки доктора. Он понял, что только Ион догадывается, какие козыри собирается выложить сегодня Север. Но времени обдумать это у старика не было: Помпилиу Опрян перестал улыбаться и начал торжественную речь. Говорил он громко, взволнованно, в голосе его звучали патетические нотки. Север прислушался.

— Господа, у меня нет сомнений, что медицинский факультет, этот краеугольный камень будущего университета, в самом ближайшем времени станет реальностью. Материальные наши возможности ничтожны, и если мы все-таки дерзнули пригласить вас сюда, то лишь потому, что считаем: час великих свершений пробил! Нет, не только для нашего города, не только для нашего уезда, но и для всей нашей страны! И поэтому дело создания медицинского факультета — дело государственной важности!

Он умолк и строго оглядел аудиторию, словно проверял, все ли прониклись важностью доверенного им дела.

— И для государства, и для человека, господа, — продолжал он, — главное в жизни престиж. Тот, кто теряет престиж, теряет его навсегда, а тот, кто его сохраняет — не роняя, тот его сохраняет — будь то человек или государство. Так будем же дорожить престижем нашего города, нашего уезда, нашей страны!

Север нахмурил брови, он всегда хмурил брови, когда чего-то не понимал. Сейчас он не понимал, кто роняет престиж и кто его сохраняет. Впрочем, Опрян есть Опрян, сколько Север его ни слушал, никогда ничего не понимал… Может, потому и жена Опряна сбежала с его шофером. Потом-то она вернулась. Правда, говорят, Опрян долго не хотел ее принимать обратно, но шофер пригрозил: если не заберешь свою бабу, пойду в «Румынское единство» и расскажу, куда, бывало, тебя возил. И Опрян сдался. «Одно время, — вспоминал старик, — Олимпия собиралась созвать комитет и исключить из благотворительного общества госпожу Опрян. Но раздумала, решив, что приличнее сделать вид, будто ничего не знаешь, чем нарываться на скандал, который неизвестно еще чем кончится. Север тогда сказал ей: «Можно подумать, что в вашем обществе только одна шлюха!» Но все это давняя история…