Раду Чобану - Сумерки

Четыре дня спустя Олимпия пришла в себя, и как в прошлый раз, казалось, ничего не помнит. Север облегченно вздохнул. Но в глубине души он боялся, что болезнь возобновится, что промежутки между приступами укоротятся, что Олимпия заболеет и не выздоровеет. Страх его рос и укоренялся, потому что Олимпия, хоть и пришла в себя, но уже не была такой, как прежде. Внешняя благопристойность могла обмануть кого угодно, только не Севера. Он видел, как дом потихоньку приходит в запустение. В углу на потолке гостиной повисла паутина, немытые окна потускнели. С тех пор как Олимпия перестала распоряжаться на кухне, Рожи заскучала и слонялась по дому без дела. Целыми днями Олимпия лежала на диване с книгой. Север видел, что книга всегда открыта на одной и той же странице. Кто знает, о чем грезила Олимпия, блуждая потерянным взором по одним и тем же строчкам. Она уже и сладкого не пекла к приходу Влада, а такого с ней никогда не случалось. Не интересовалась своим благотворительным обществом, изредка звонила туда, решала что-то по телефону, все еще считаясь президентшей. Во всем остальном она ничуть не изменилась. И все было бы ничего, если бы Северу не было так жутко, он чувствовал примерно то же, что и человек, стоящий на краю обрыва. Однажды он уже испытал такое, это было еще тогда, когда строили дом и крыли крышу. Север по лесам взобрался на самый верх, глянул вниз, увидел под ногами пропасть и чуть не грохнулся — по спине у него побежали мурашки, под ложечкой засосало, словно кто-то ударил его кулаком под вздох, Север зажмурился, вцепился в плечо кровельщика и поскорей отошел от края, а ведь это было в молодости. И тогда это длилось мгновенье, а теперь он каждое утро вставал с таким же чувством, каждое утро ему было жутко. Почти два года он жил с этим страхом, постоянно следя за Олимпией краем глаза и стараясь, чтобы она ничего не заметила, взвешивал и оценивал каждый ее шаг. Но ничего нового, настораживающего не прибавлялось. Приближался новый 1947 год, и за хлопотами старик на время избавился от своего беспокойства. Наступающий год не сулил никаких радостей. Коммунисты все тверже вели свою линию, и старику казалось, что со всех сторон все теснее обступают его прутья решетки, словно льва на цирковой арене, которого заставляют делать то, чего он не хочет. Дом был обузой, с налогами старик не справлялся, квартплата от жильцов была смехотворной. По-прежнему оставалась надежда на американцев и англичан, но бог знает, отчего они так медлили… И все-таки Новый год надо встретить, придут Влад с Мариленой, можно и еще кого-нибудь пригласить, может, и Олимпия повеселеет…

Снег шел и шел изо дня в день, не переставая. Никому не приходило в голову его убирать, и тротуары заросли сугробами. Север ковылял, тяжело опираясь на трость. Выглядел он жалко — в руках нитяная авоська, залоснившееся, траченное молью пальто, неуверенная старческая походка. Редко-редко кто-то из встречных приподымал шляпу и здоровался с ним. В город понаехало множество народу. В основном молодежи, наглой молодежи. Старая гвардия, люди его круга и возраста сидели теперь по домам, а те, кто еще работал, находились на трудовом фронте. Только «эти» могли такое изобрести, подумать только — трудовой фронт! Так что некого приглашать. Может, и хорошо, что некого? Посидят своей семьей, поедят досыта, вспомнят старые добрые времена, когда был еще жив Ливиу, и на Новый год собиралось множество народу.

Вспоминать-то легко, а вот чем кормить? Рынок почти пуст, несколько крестьян, замотанных кто во что горазд, переминались на снегу, лица у них посинели от холода, мороз будто прибавил им злости, продавать они почти ничего не продавали, а цены запрашивали страшные. Север купил немного картошки и моркови. О мясе и мечтать не приходилось, перед мясными магазинами выстраивались такие очереди, что выстоять их не было никакой возможности. Может, Рожи и выстояла, но ноги бы наверняка себе отморозила. А то, что отпускали по карточкам и на милостыню, не годилось: кирпич кислого непропеченного хлеба. Старик мог есть только корки, долго мусоля их и перекатывая во рту, — от непропеченного мякиша у него начинались рези в желудке.

Муку дают, люди еще не набежали, стоит всего человек двадцать. Он решил постоять. Впереди громко переругивались какие-то женщины. Вот до чего дошло: он стоит по очередям, рядом с торговками и прачками, тащит в авоське муку, он, Север Молдовану, у которого всегда был в кладовке ларь с белой мукой тончайшего помола. Старик был раздражен, у него мерзли ноги. Хорошо бы купить новые боты, но и эти куплены по талонам. Это же надо такое придумать — боты по талонам!

Домой с полной авоськой он шел еще медленнее. На углу его внимание привлекла большая толпа около примэрии, люди сгрудились у огромной афиши, прилепленной прямо на стенку. Сердце у него ухнуло вниз, ноги стали ватными, еле-еле он подошел поближе. Снова какая-нибудь пакость. Какая? Что-то о короле… Поверх голов он прочитал:

Колени у Севера подогнулись. Здание с плакатом покачнулось, валясь на него. Он закрыл глаза и выронил сумку. Это привело его в чувство, он заработал локтями, стараясь раздвинуть людей и достать свою авоську. Кто-то толкнул его, сбил с головы шапку, поднял и извинился. Кто-то подал сумку. Север пошатнулся и ухватился за плечо соседа.

— Будьте добры, помогите отсюда выбраться…

— Вам нехорошо, господин адвокат?

Значит, его узнали. Но кто это? Откуда он его знает?

— У меня голова закружилась.

— Я вас провожу…

— Нет, спасибо, мне уже лучше…

Ничего ему не лучше, но пройдет, сейчас пройдет. Он не хотел говорить, не мог говорить, кем бы ни был этот любезный человек.

— Короля-то жалко… — сказал кто-то.

— Ну и кати за ним следом, коли жалко, — с раскатистым смехом отозвался грубый голос, и все вокруг расхохотались.

Север отпустил руку незнакомца.

— Спасибо, я дойду сам, большое спасибо.

Он ускорил шаги. Снег валил хлопьями, ноги вязли в пушистом снегу. Значит, с последней надеждой покончено. Михай был последним человеком их круга, Олимпия называла его Михэице. Конечно, королю что, соберет чемодан и махнет куда-нибудь на запад. А вот он, верный приверженец династии, останется здесь с коммунистами, которые считают его реакционером и классовым врагом. Останется получать черный хлеб по карточкам и боты по талонам, пока и талоны не отнимут…

Ну и сюрприз под Новый год! Да какой теперь Новый год! Условность, ненужная условность! Не лучше ли попросту лечь спать, как обычно? Американцы… Дурацкие россказни, за которые можно поплатиться тюрьмой. Если бы американцы хотели, они давно были бы здесь. Надеяться больше не на что.