Раду Чобану - Сумерки

— Речь об этой даме?

— Да… она разнервничалась, — осторожно пояснил Север.

Доктор обернулся к нему.

— Попрошу всех удалиться.

— Конечно, конечно, коллега, — заторопился Дамиан.

Они вышли в соседнюю комнату, холодную, нетопленую, и тут Аврам дал волю своему оскорбленному самолюбию, прошипев:

— Шарлатан! Строит из себя невесть что! Тоже мне, пуп земли! Мы к нему обратились за советом, а он нас же и выставил за дверь!

— Не принимай близко к сердцу, Аврам! — успокаивал его Север, — он же привык иметь дело с ненормальными. Только бы помог ей!..

— Поможет он, как же! Чертов мошенник! — и осекся, встретив испуганный взгляд Севера. — Не сомневайся, поможет, конечно. Говорят, у него метода самая современная…

Старик молчал. Он прислушивался: из спальни не доносилось ни звука, только время от времени поскрипывал паркет под тяжелыми шагами Рамиро. И вдруг раздался голос Олимпии:

— Нет, «Фальстафа» написал Верди.

Голос был звучным, спокойным и бесстрастным. И опять — тишина и поскрипывание паркета.

Минут через десять Рамиро вышел. Плотно прикрыл за собой дверь и посмотрел на Севера, Север почувствовал, что надо что-то объяснить, рассказать и неуверенна забормотал:

— Ей сообщили, что король отрекся, и вот… Она любила его как родного сына…

— Неужто, как сына? — усмехнулся доктор.

Рамиро раскурил трубку, продолжая внимательно вглядываться в Севера, как будто и он был болен и тоже нуждался в помощи. Выпустив клуб дыма, он спокойно и грустно, словно бы сожалея, что приходится разбивать чьи-то иллюзии, проговорил:

— Должен заметить, что Михай был самым что ни на есть заурядным кретином… Умственно отсталым субъектом. Это сказывалось на его манере говорить. Плохая наследственность. Не такому управлять государством…

Он пыхнул трубкой, взял медвежью шубу, брошенную на стул, и прибавил:

— Вашей жене необходимо лечение электрошоком. Весьма действенное средство даже для таких серьезных, почти необратимых случаев. Электрошок три раза в неделю. Привозите в мою лечебницу от семнадцати до девятнадцати. Послезавтра начнем, договорились? А в остальном надо надеяться и ждать. Что ж пойдем, коллега?

Дамиан оживился, заспешил, его ущемленное профессиональное самолюбие было польщено.

— Вечерком загляну, — пообещал он уже с порога.

Север остался один. Он стоял посреди холодной нетопленой комнаты и повторял, привыкая, неведомое пугающее слово: электрошок… Что это такое? На что он обрекает бедняжку Олимпию? Что это за необратимые случаи? Он, верно, имел в виду неизлечимые? А у Олимпии? Тоже необратимый случай? Или с божьей помощью…

И только тут он почувствовал, как пронизывающе холодно в этой нежилой комнате.

Север вернулся в спальню.

С автомобильными шинами стало плохо, с бензином и того хуже, налог на машину возрос, а саму машину постоянно приходилось ремонтировать — Петер сбыл ее с рук за бесценок и сел за руль городского автобуса. Так Север остался без машины. После смерти Ливиу он разъезжал только в машине Петера, привык считать ее своей, привык, что она всегда к его услугам, привык к быстроте и удобству. Петер был почтителен, знал вкусы и привычки старика. Платил ему Север помесячно, а в последнее время, когда бывал при деньгах. Обходилось это старику значительно дешевле, чем собственная машина с личным шофером, о чем в нынешние времена и помыслить было невозможно. С недавних пор Северу стало трудно ходить на кладбище, особенно в дождь и слякоть, а сесть в такси к незнакомому шоферу он боялся: попадется грубиян, откажется ждать у ворот кладбища или чего доброго обругает, да и не мог старик себе позволить такой роскоши при нынешней дороговизне.

И все же, чтобы отвезти в лечебницу Олимпию, он нанял такси. За эти дни лучше ей не стало, была она покорна, послушна и безразлична. Рожи одела ее и вместе с Севером повела вниз по лестнице, на улицу. Куда? Зачем? — Олимпия не спрашивала. Сидя за рулем, шофер к великому неудовольствию Севера во все глаза уставился на Олимпию. Рассердился Север еще больше, когда ему самому пришлось открывать дверцу. Он дернул, расхлябанная ручка не поддалась, он опять дернул, только тогда шофер сообразил и помог ему, изнутри открыв дверцу.

— А с бабушкой что? — спросил он сочувственно, но не без любопытства.

— Ничего, — неприязненно буркнул Север, возмущенный, что этот деревенщина посмел назвать Олимпию бабушкой. Что за времена! Что за ужасные времена!

— Куда едем?

— В санаторий Рамиро.

— Ага! — обрадовался шофер, как бы говоря: теперь-то все ясно! Машина тронулась, Рожи стояла у подъезда, утирая слезы. Старик обернулся, растрогался и помахал ей рукой.

Город был украшен флагами и транспарантами. «Да здравствует Румынская народная республика!» — провозглашали со всех сторон большие, яркие буквы. Да, Новый год он так еще никогда не встречал. Даже год после смерти Ливиу прошел легче. Ливиу погиб в июле, и потихоньку к декабрю старик как-то свыкся со своим горем. А сейчас несчастье за несчастьем так и валились на него, даже в самый канун Нового года, будто мало было нищеты и голода. Какое уж тут празднованье? Вечером забежали поздравить Марилена с Владом, посидели часок и ушли. Олимпия смотрела на них пустыми глазами и не узнавала, а они сидели и не знали, о чем говорить. Влад робел, Марилене было не по себе. Всем им стало легче, когда Марилена наконец поднялась и попрощалась. Старик остался вдвоем с Олимпией. Марилена принесла пирожных, он съел одно, Олимпия отказалась. Потом они легли спать. Но конечно же, он не мог заснуть: слушал веселый смех и возгласы у соседей, звон колоколов и думал о Владе, о Марилене. Только к ним да к Олимпии он и был привязан. Как он понял, Марилена собирала гостей у себя или наоборот сама была приглашена с Владом в гости. Может, «гости» и был тот самый элегантный господин, о котором намекнула Олимпия, но Север ей не поверил. Надо бы узнать, в чем там дело, и как Марилена тогда поступит с Владом?..

Часы на башне пробили полночь. Он вспомнил старые добрые времена: как тогда было хорошо, как беззаботно. Нежность к Олимпии захлестнула его, он повернулся и, ласково погладив ее по щеке, прошептал:

— С Новым годом, Олимпия!

В окно светил уличный фонарь, и в серой туманной полутьме ясно вырисовывалась неподвижная, лежащая совсем близко Олимпия. Глаза ее бессмысленно смотрели на него и светились как у кошки.

— Мне исполнилось двадцать лет и четыре месяца, — шепнула она.

Старик содрогнулся от ужаса, поскорее отодвинулся подальше, и слезы потекли у него по лицу.

Голос шофера вернул его к действительности.

— У главного входа остановимся или у боковой калитки? — громко спрашивал шофер.