Раду Чобану - Сумерки

Он разделся в холодной прихожей. Когда-то ее топили, и так приятно было приходить с холода в уютное домашнее тепло. Теперь каждое полено на счету, топи они обе комнаты, дров бы на зиму не хватило, да и дрова не дрова, а сырая щепа пополам с угольной пылью, в доме от нее грязь и тяжелый вокзальный запах гари. Топили они теперь только спальню. Остальные комнаты стояли нежилые, холодные. Старик тосковал по своему кабинету. Теперь он был постоянно на глазах Олимпии, она не уставала подтрунивать над ним и его мемуарами. Правда, писал он все реже и реже. Расхотелось. Ему вдруг показалось, что никому все это не нужно.

Он прошел в спальню, прислонился спиной к печке, прижал к кафелю ладони. Печка едва-едва теплая. Олимпия экономит. Он наклонился, помешал дрова и подложил сырое в зеленой кожице полешко, оно зашипело.

Олимпия накрывала стол к обеду.

— Купил что-нибудь? — спросила она.

— Почти ничего. Не знаю, что мы есть будем… — Он распрямился и снова прижался спиной к печке. — Ты читала газеты?

— Нет, а теперь что, на обед чтенье газет?

Север пропустил ее слова мимо ушей — обычное женское недомыслие. За последнее время его серебристые седины пожелтели, пряди лезли в глаза, он исхудал, под глазами набрякли мешки, виски ввалились. Серый костюм лоснился на локтях, пузырился на коленях. Тихо, голосом полным горечи, он сказал:

— Михай отрекся.

— Какой Михай?

— Как какой? Король!

Олимпия остановилась, глаза у нее расширились. Он тут же пожалел, что сказал ей.

— Какой король?

— Наш, Олимпия, — ответил он ласково, чувствуя сосущую пустоту под ложечкой. — Наш Михэице…

— Мой мальчик, его прогнали. Куда же он пойдет, зимой, в мороз…

Север подошел к ней, взял за руку, сердце у него колотилось. Он попробовал ее утешить:

— Не огорчайся, он не пропадет, да и весна скоро… Не вечно же будет такая неразбериха. Весной все уладится, вот увидишь…

Олимпия не слышала. Она оттолкнула его, заметалась по спальне, всплескивая руками, словно гонялась за молью, и без умолку тараторила:

— Черт бы вас побрал… вы убили моего мальчика… пойду, пойду на кладбище, к ним… к обоим… сейчас зимой… земля промерзла насквозь… ни одного цветочка… надумали убить и второго… Николя де Нидвора, ты-то чего уставился?.. позвони по телефону… верни его…

Аврам Дамиан не стал скрывать, что он обеспокоен. Про себя-то он знал, что ему не справиться. Давно знал, с первого раза, но разве он мог уронить себя в глазах своего давнего пациента и друга? Но на этот раз медлить было опасно. Олимпия была сильно возбуждена, швыряла на пол стаканы, до крови кусала себе руки.

— Советую проконсультироваться у Рамиро, — мрачно сказал Аврам.

Первое, о чем подумал Север: откуда взять деньги, и ответил покорно и решительно:

— Будь любезен, пригласи его сам.

Пока Дамиан звонил из кабинета по телефону, старик открыл шкаф и достал китайскую красного лака шкатулку, взял брошь с пятью наполеондорами. Ее можно продать, не боясь обвинения в спекуляции валютой: монеты были спаяны намертво, с обратной стороны был замочек. Наполеондоры не могли считаться монетами. Старик взвесил брошь на ладони — воспоминания были тяжелые: глаза той девчушки Эржи, голубые они или карие? Как все забывается! Ее пухлый большой рот он помнил, белую кожу… Он почувствовал, что на него смотрят, — смотрела Олимпия огромными, полными ужаса глазами. Сейчас она спросит, зачем ему понадобилась ее брошь? Что ответить? Но она ничего не спросила, блестящая безделушка не привлекла ее внимания, не пробудила никаких воспоминаний.

Вернулся Дамиан:

— Он приедет через полчаса.

Север растревожился. Втайне он надеялся, что Рамиро в отъезде, что он откажется, что хотя бы отсрочит визит. Но нет, сейчас он будет здесь, значит, Олимпии и впрямь нужен врач, который лечит сумасшедших, значит, нужны деньги, несчетное количество денег, потому что одним визитом не обойдешься. Понадобятся заграничные лекарства, которые бывают только на черном рынке. Он протянул Авраму брошь.

— Сделай милость, Аврам, попробуй продать эту штуковину. Тебе виднее кому…

Север хотел сказать, что Авраму, — кого он теперь только не лечит, — легче будет найти покупателя. Аврам привык видеть эту брошь на Олимпии, но тут требовалось оценить ее с деловой точки зрения. Он надел очки в роговой оправе и подошел поближе к окну. На Олимпию они не обращали внимания, точно ее тут не было.

— У кого, ты думаешь, найдутся на это деньги? — пробормотал он скорее для самого себя.

— На черном рынке. Или у коммунистов…

Аврам снисходительно улыбнулся.

— Знаешь, Север, за эти годы я убедился: некоторые из них действительно верят в свое дело.

Олимпия рассеянно смотрела в окно, грызя ногти. Север заложил руки за спину и прислонился к печке.

— А я им не верю. Из грязи в князи — это беззаконие, — сказал он мрачно. — А беззаконие — это закон несправедливости.

— Верно. Но закон невозможно привозить из-за границы… Это не предмет импорта.

Что он имеет в виду? Он хотя и похож на громилу-мясника, но в политике тонко разбирается и часто бывает прав. Про американцев он, что ли?

Аврам, однако, не стал уточнять. Он подбросил брошь в воздух — поймал и, посмотрев Северу в глаза, спросил:

— Сколько?

— Три.

— Гм.

— Комиссионные один к десяти, — поспешил успокоить Север.

Аврам снова принялся играть брошью.

— Мда-а, — промычал он, а сам подумал, что недурно бы приобрести эту вещицу за полцены, и заодно получить комиссионные. Старик все равно на ладан дышит, брошка ему не нужна, да и деньги ни к чему, а он, Аврам Дамиан, еще полон сил, у него семья на шее, дети, внук, так что не стоит проявлять излишнюю щепетильность. Того и гляди, кабинет у него закроют, оборудование отнимут для какой-нибудь больницы. Нет, это его долг, он просто обязан как отец семейства позаботиться, чтобы дети не голодали, а эта брошка неплохой капитал. Он сжал ее в руке и опустил в карман.

— Попробую через кого-нибудь загнать на черном рынке… Расписку оставить?

Старик замахал руками.

— Что ты, что ты, Аврам, милый, мы же сто лет знакомы.

В дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, в спальне появился доктор Рамиро. Старику показалось, что вошел сумасшедший — так тяжел был его неподвижный взгляд из-под черных насупленных бровей. Рамиро был высок, грузен, почти совсем лыс, и лоб у него от этого казался неправдоподобно большим. Он молча протянул руку Авраму, потом оробевшему Северу.

— Добро пожаловать, коллега, добро пожаловать, — суетливо заговорил Аврам.

Олимпия смотрела на врача остановившимся взглядом затравленного зверя, сунув пальцы в рот и судорожно забившись в самый дальний угол. Рамиро ткнул в ее сторону длинным оттопыренным мизинцем.