Раду Чобану - Сумерки

Север испуганно умолк и больше не заговаривал. Ламби так и остался неприветливым чудаком. Но как хорошо сохранился! Что-то он сказал о чужих: уж не Севера ли имел в виду?

Они поднялись по каменной лестнице. Прошли темным коридором. Ламби открыл ключом первую дверь, широко распахнул и отдал Северу ключ.

— Вот твоя келья. Как только зазвонят, пожалуй к вечерне.

И, не дожидаясь ответа, повернулся и ушел. Оба монаха поставили тюки и чемоданы посреди комнаты и тоже удалились, потупив глаза в землю.

Старик снял шляпу и растерянно огляделся, ища, куда бы ее повесить. Кровать, кривобокий шкаф, стол, стул, в углу — железная печурка, а рядом на перевернутом ящике стоит побитый эмалированный таз и жестяная кружка. На столе керосиновая лампа. На стене, над кроватью, простое деревянное распятие. На окне решетка, пол дощатый. Из-за узенького окна-щели, пробитой в толстой стене, вдобавок затененной листвой каштанов, здесь и в солнечный день бывало темно.

Старик все шарил глазами, куда бы повесить шляпу. Увидел на двери несколько вколоченных гвоздей: чем не вешалка? Он распаковал свой багаж, в келье сразу запахло домом. Здесь были вещи и его, и Олимпии. Север постелил на стол скатерть. Стало как-то уютней. Повесил в шкаф пальто и костюм. Полок для белья в шкафу не оказалось, видно, братья монахи обходились без этих докучных пустяков. Белье, хоть и поношенное, но белоснежное, пришлось оставить в чемодане. Старик выложил на стол папки с документами, тетради с мемуарами, бумагу, промокашки. Он почувствовал себя бесприютным, одиноким странником. Сел на кровать. Жесткий, набитый кукурузными листьями тюфяк невесело заскрипел. Старик пощупал подушку — солома. Хорошо, что он прихватил с собой пижаму…

Зазвонил колокол.

Север поднялся, надел шляпу и вышел. Темнело. Монахи молчаливыми тенями двигались к церкви. В притворе Север остановился, чтобы прочитать выдолбленную в стене надпись. Но он не разобрал славянскую вязь. Церковь была узкой, сумрачной, освещали ее лишь несколько свечей у алтаря и на клиросе. Старик приложился к святой иконе и перекрестился. Монахи в камилавках тоже молча крестились и кланялись. Север сел на скамейку справа, возле монаха с рыжей спутанной бородой. Служил Хараламбие, и от его баса стекла звенели. Рыжебородый монах вторил хриплым прокуренным голосом, от монаха пахло свинарником. «Похоже, что это брат-свинопас», — подумал Север, воротя нос в сторону. Служба длилась долго. В церкви было холодно, старик озяб, ноги у него окоченели. Надо было надеть под пиджак шерстяной жилет, который так старательно залатала ему перед отъездом Марилена. «Неужто каждый день такие длинные службы?» подумал старик и забеспокоился. А как же зимой? Он оглядел церковь. Ни одной печки. В середине двенадцать монахов мерно и безостановочно отбивали поклоны. Север никогда не страдал чрезмерной набожностью. Верующие вызывали у него чувство неловкости и смущения, он их слегка презирал.

Наконец Ламби протянул последнее протяжное «аминь». Монахи погасили свечи, оставив гореть лишь несколько лампадок у иконостаса.

Старик задержался, поджидая Ламби. Вышли вместе.

— Приходи ужинать, — проговорил Ламби. — Не знаю только, покажется ли тебе наша пища. Мы постимся.

— Давление у меня от этого не повысится, — отшутился Север, пытаясь улыбнуться.

Ламби сочувственно посмотрел на него, — в мирском погряз человек, не задумывается, что его ожидает. Они вошли в длинную залу с голыми стенами. Посредине трапезной стоял узкий дощатый стол, а по обеим сторонам — две длинные лавки.

— После ужина поговорим, — сказал Ламби.

Он сел во главе стола на единственный стул.

Долгая молитва. Сели. И здесь было холодно. На столе высились огромные чаны: один с мамалыгой, другой с каким-то варевом. Север не понимал, что это? Его пригласили потрапезовать. Он поблагодарил. Похоже, что это луковый соус. Он осторожно попробовал. В самом деле лук. Ели молча. Север медленно, неохотно. Ему хотелось есть, но вовсе не это безвкусное варево. Остальные поглощали еду шумно, жадно, точно не ели неделю. Ламби ел спокойно, тихо, не торопясь, почти величественно и с завидным удовольствием. Он накалывал на вилку кусок мамалыги, окунал его в луковый соус и с наслаждением проглатывал.

Покончив с едой, все обратили взоры к Хараламбие.

— Брат Матей с братом Емилианом завтра поедут на подводе в радульский лес за желудями для свиней. Слыхал я, что господь щедро одарил нас желудями нынешним летом. Ты, брат Нифон, почини дверь и настил в малой конюшне. Остальные как обычно.

Все встали. Снова помолились и разошлись. Ламби остался.

— Пойдем ко мне.

Север молча последовал за ним. Келья Ламби ничем не отличалась от северовской. Старик несколько утешился. Ну разве что было немного теплее и уютнее, как обычно бывает в давно обжитых комнатах.

— Присаживайся.

Ламби вынул из шкафа дощечку с сотами и разрезал соты пополам.

— Полакомись. На десерт, — сказал он, и Северу впервые показалось, что брат едва приметно улыбнулся.

Север достал перочинный ножик и стал выковыривать из сотов мед. Ламби разламывал соты руками и каждый раз причмокивал и облизывал пальцы. Мед и вправду был очень вкусный. «Единственная стоящая вещь!» — отметил про себя старик.

Ламби налил ему воды в жестяную кружку, а сам пил из ковшика.

— Чем живешь? — спросил он.

Север недоуменно воззрился на него. Ламби пояснил.

— Что надумал делать?

— Я сидел в тюрьме, — мрачно сообщил Север. — Целых четыре месяца.

Ламби, казалось, ничуть не удивился.

— Естественно, раз ты занимаешься политикой. Тебе еще повезло. Легко отделался.

— Я вернулся, а Олимпии — нет…

— Ты мне писал об этом. Господь ее прости и помилуй! Запишу ее в монастырский поминальник. Отслужим по ней панихиду… А ты? Не примешь ли постриг?

Да что это они все? Будто сговорились засадить его на веки вечные в монастырь!

— Нет. Я поживу у вас до времени. А как Влад устроится, женится, перейду к нему жить.

— Долго ждать придется. Нынешняя молодежь о стариках не печется! Напрасно надеешься. Ни Владу, ни его жене, кто бы она ни была, ты не нужен… Только на господа и уповай…

— Я попробую вернуть себе квартиру, — неуверенно произнес Север.

Хараламбие презрительно отмахнулся.

— Пустое это! Суета мирская! На что она тебе? Ты уже свое отжил… Зачем тебе квартира? О душе подумай…

Он встал с кровати и принялся расхаживать по келье. Север, смущенный, сидел за столом. Он было откашлялся, желая что-то возразить, но не решился и молчал.

— Значит, ты к нам не насовсем. Но все одно придется приноровиться к нашей жизни.

— Конечно, конечно, — заверил Север и тут же, не удержавшись, и кто его за язык дернул, ляпнул. — Правда, комфорта у вас маловато.