Раду Чобану - Сумерки

— Не знаю, Никулае, что тебе говорят…

Север перекрестился и беспокойно огляделся.

— Не бойся. Здесь нет ни дверей, ни окон… Что ты надумал? Останешься у внука?

— Какое там! Затем и пришел к тебе, Никулае. Окажи мне милость…

— «Стучите, и отворят вам…»

— До того как с помощью господа нашего Влад устроится в этой жизни, получит квартиру и возьмет меня к себе, я не хочу быть ему обузой, ни ему, ни его матери. Вот я и надумал до той поры пойти в… монастырь…

Никодим, играющий разрезальным деревянным ножом, застыл.

— Гм… Недурная мысль. И в какой же монастырь?

— Туда, где настоятелем мой брат Хараламбие.

— Что ж, одобряю, одобряю. Я распоряжусь и бумагу вышлю на монастырь, чтобы приняли тебя. А не остаться ли тебе там навсегда… в монастыре?

— Ты что? — опешил Север.

— А что? Принял бы постриг, ты уже старый — прелюбодействовать не станешь.

Север рассмеялся не столько библейскому словечку, сколько нелепому предложению.

— Нет, Никулае, я хочу остаться в миру. Нянчить правнуков, обрести свой собственный дом, не замуровывать же себя в монастырских стенах, где целыми днями по мозгам бьет колокол.

— Ну, делай, как знаешь. Но принял бы ты постриг, твой путь в рай был бы короче.

— Никто не знает, кто туда попадет. Да и тюрьма, думаю, приблизила меня к раю.

— Что правда, то правда, — сурово подтвердил Никодим. — Ибо сказано: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески несправедливо злословить…»

Епископ в душе опечалился, чувствовал, что закончит Север свои дни в монастыре, не дождавшись часа, когда Влад обретет и дом, и семью.

— И еще об одной услуге хочу попросить, дорогой Никулае, — продолжал Север.

— «Просящему у тебя дай…»

— Я поеду дня через два. У меня большой багаж, а Влад не может уйти с работы и помочь мне. Да и тяжело мне путешествовать в поезде… Сделай милость, вели отвезти меня в монастырь на твоей машине…

Старик обманывал. Влад и не подозревал о его затее. Вероятнее всего, он отпросился бы с работы и проводил старика. Просто Северу, по обыкновению, хотелось как можно торжественнее обставить свой отъезд, так, чтобы он не остался незамеченным. Отправиться в монастырь на автомобиле самого епископа выглядело бы весьма эффектно, тем более что автомобили в городе были наперечет. Да и приезду в монастырь это не повредило бы. Все бы знали, что приехал не какой-то жалкий ссыльный или кающийся грешник, а важная персона, друг самого епископа, и оказывали бы гостю особые почести.

Епископ никак не ожидал такой необычной просьбы и был в замешательстве. Машина епископства — красивый «кадиллак» — наряду с машиной областной партийной организации была самой заметной в городе. Каково это будет, если в «кадиллаке» увидят адвоката Севера Молдовану, бывшего аристократа, только что вернувшегося из заключения. Но ситуация показалась епископу скорее забавной, чем опасной. Никодим ни от кого не зависел и ответил согласием.

— Позвони мне и скажи, когда надумаешь ехать. Я пришлю машину.

Однако Север заметил его колебание.

— Может, ты боишься? — спросил он.

Никодим рассмеялся.

— Если бы я боялся, я бы сказал, что машина неисправна.

Послышался мелодичный удар гонга.

— Стол накрыт, — сказал Никодим. — Оставайся у меня, пообедаем вместе, поболтаем. У меня сегодня никого не будет.

Старик обрадовался. Дома ему пришлось бы обедать одному или дожидаться четырех часов, когда приходят с работы Марилена и Влад. Никодим протянул руку и нажал невидимую среди зелени и роз кнопку. Вошел слуга в зеленой ливрее, белых чулках и черных башмаках с большими серебряными пряжками.

— Поставьте еще один прибор.

Слуга поклонился и исчез. Никодим взял Севера под руку, и, тихо разговаривая, они неторопливо двинулись по аллее к дому.

В огромной столовой, застланной красно-черным ворсистым ковром, поглощавшим звуки шагов, стояла массивная мебель черного дерева. Строгие высокие стулья были обиты красной кожей. На одной стене висело черное распятие с белым алебастровым Христом, а на другой между двух изящных хрустальных канделябров копия картины Паоло Веронезе «Брак в Кане».

Прежде, чем сесть за стол, Никодим тихо и непринужденно благословил трапезу. Сели. Тот же слуга в зеленой ливрее разлил в хрустальные бокалы цуйку из бутылки, обернутой в рафию.

Чокнулись.

— Доброго здоровья и благополучия, дорогой Север.

— Благослови тебя господь, Никулае, здесь у тебя я нахожу успокоение.

Начали с икры и маслин, помидоров и белого перца, затем слуга принес в серебряной супнице чорбу с фрикадельками и разлил по тарелкам. Никодим тем же барственным жестом отослал слугу. Север повязал белоснежную крахмальную салфетку. После жидкой тюремной мамалыги и Марилениных постных супов Север, причмокивая, вкушал ложку за ложкой эту божественную чорбу. Но еще больше наслаждался он сервировкой: совсем как в давние благодатные времена!

— Слушаешь ли ты «голоса»? — спросил Север, отщипывая кусочек хлеба.

— Редко. Надоело слушать вранье.

— Гм… Неужто вранье? А я слышал, будто «железный занавес» доживает последние дни.

Никодим насмешливо хмыкнул.

— Кто это тебе сказал?

Север постеснялся сослаться на сторожа Киву и скороговоркой промямлил:

— Один приятель, полковник, ты его не знаешь…

— И ты ему поверил? — рассмеялся Никодим. — Эти сказки я уже раз сто слыхал. Глупости. В Румынии никогда не бывало столь устойчивого режима, как сейчас, поверь мне…

— Ты как будто этому рад?..

— Я говорю то, что есть…

— Гм… А тебе кто сказал?

— Господь дал мне и глаза, и уши, и разум, чтобы самому видеть, слышать и соображать…

— Уж не пойму, Никулае, пессимист ты или реалист?..

— Реалист, поверь, дорогой Север, трезвый реалист…

— Значит, по-твоему, у меня нет никакой возможности вернуть свой дом и…

— Рад бы тебя не огорчать, но боюсь, что надеешься ты зря. Видишь ли, дорогой Север, мы тогда с тобой посмеялись, как два безумца, предложению Олимпии, царствие ей небесное, а надо было ее послушать, отдать дом церкви. Теперь я бы сумел что-нибудь для тебя сделать…

Епископ позвонил, слуга внес на подносе голубцы в виноградных листьях.

Север в душе согласился с Никодимом. Но кто мог тогда предположить, что все это так затянется? Он полил голубцы сметанным соусом. Ах, как это вкусно, просто тает во рту!

— А ты, Никулае, не бедствуешь, — не удержавшись, восторженно сказал Север.

— Господь милостив, — шутливо буркнул Никодим и тут же добавил, — такова политика властей…

Выпив по стаканчику минишского вина разлива 1932 года, друзья снова расчувствовались и принялись вспоминать лицейские годы в Сибиу.