Раду Чобану - Сумерки

Приятно, что в церкви так прохладно. Покой, умиротворение. Старика охватила сладкая истома. Он сидел, опираясь на трость и закрыв глаза. Если так еще посидеть, и уснуть недолго. Уличный шум сюда не проникает. Вдруг у Севера появилось неприятное ощущение, будто кто-то за ним наблюдает. Он открыл глаза и обернулся. В темной нише за аналоем со свечами и иконами притаилась какая-то старуха и сверлила его кошачьими глазами.

— Откель пришел? — спросила она тихим голосом.

Старик вздрогнул. Как она догадалась? Разве о таких вещах спрашивают вслух? Он взял чемодан и поднялся.

— Я… я с вокзала…

И поспешно вышел. Только на улице вспомнил, что, уходя, даже не перекрестился. Он остановился и, повернувшись лицом к церкви, осенил себя крестом. Проклятая баба! Как он сразу ее не заметил? Так хорошо ему сиделось. Отдохнул бы. И вот на тебе… Старик до сих пор чувствовал затылком сверлящий кошачий взгляд. Еще с расспросами пристала… Он проходил мимо парикмахерской… Хорошо бы зайти. Север глянул на себя в зеркало и ошеломленный остановился. Его ухоженная красивая борода превратилась в какое-то ведьмино помело. Щеки осунулись, глаза запали, одежда обтрепалась, измялась, сидит мешком, лоснится, в пятнах. Настоящий попрошайка. Сумасшедший скрипач Шуту, дружок Ливиу, царствие ему небесное, и то так не выглядел…

Шумный перрон. Школьники едут на экскурсию. Орут, галдят. Ну и воспитаньице! Мальчики вместе с девочками. Девочки в фартучках, мальчики в коротких штанишках. Они что — одни? А где же педагоги? Безобразие! «Чао, бамбина!» Ну и ну! Раньше такого… Солдаты с баулами. Поезд. Локомотив окутывает перрон белым облаком пара. Крики, возня… Кто-то, пробегая, ударил старика чемоданом под коленку. Север еле устоял на ногах. В вагоне он очутился чудом, благо что сзади изо всех сил напирали. Купе заполнили школьники, а он пристроился в коридоре на чемодане. Поезд тронулся. Значит, через два часа он дома… Ну, не дома… у Марилены… Но не все ли равно. Как же это все-таки хорошо! Что бы они делали без Марилены? Бедная Марилена! Но не сбеги негодяй Ариняну, остались бы старики без крова… и все же перебежчиков надо вешать! Старик чувствовал себя чуть ли не героем, он побывал в тюрьме, пострадал за родину. А они не пожелали, плюнули на свой гражданский долг, отказались от родины. Вот они, правдолюбцы! Им лишь бы самим выкрутиться!.. Хорошо, что он едет домой. «Хотя и горек хлеб насущный»… Чьи это стихи? Раньше он знал… Поле, кукуруза, бескрайняя даль. Вагон качало, и у старика закружилась голова. Он уткнулся локтями в колени, обхватил ладонями лицо, зажмурился и… задремал. Школьники в купе пели: «Проникнет свет луны в окошко»… Север, посапывая, спал… На остановках его будили, он поднимался, пропускал пассажиров, снова садился и снова засыпал…

Приехал он, когда стемнело. Полусонный вышел из вагона. Знакомый вокзал. Север уселся на скамейку в привокзальном сквере. Вот он и дома. Он всматривался в прохожих. Ни одного знакомого лица. Да и откуда? В этой части города сроду не было у него знакомых. Старик поплелся пешком. Город все такой же, ничуть не изменился за это время. Густые каштаны окаймляли тротуар. Желтые трамваи с дребезжащим звоном проносились мимо, но теперь и они радовали старика — он дома! Вдруг старик ужаснулся: не дай бог, кто-нибудь из знакомых встретится, а он в таком виде. Он быстренько свернул в проулок с деревянными домишками и палисадниками за невысокими плетнями. Прямо посреди улицы ребятишки гоняли в футбол.

Стемнело. В окнах зажигались огни. Наконец старик дотащился до своего дома. Хотелось пить. Как же давно он не мылся. Дворника нет, ключей от лифта тоже нет. Старик стал подниматься на третий этаж пешком. Через каждые три ступеньки он останавливался, чтобы передохнуть и отдышаться.

Дверь. Звонок… Это Марилена. Он узнал се легкий шаг. К горлу подкатил комок.

— Папа Север!

Он вошел в переднюю, и чемоданчик, столь бережно хранимый все эти долгие месяцы, выскользнул у него из рук. Север уткнулся Марилене в плечо и заплакал. Она осторожно взяла его под руку и повела в комнату. Как хорошо, что он вернулся! Влад еще на работе, как же он обрадуется!

Их комната. Его комната и Олимпии. Раньше в ней жил Влад. Их с Олимпией вещи. Тихо, уютно. Старик успокоился. Снял пиджак. Марилена смотрела на него с порога. Олимпия, вероятно, на кухне. Значит, опять чувствует себя неплохо, — ну и слава богу!..

— Пойду приготовлю ванну. Соберу что-нибудь поесть.

Он повернулся к Марилене. И засмеялся. Ему стало легко и радостно — он дома! Ванная, домашняя еда…

— Олимпия на кухне?

Марилена не ответила. Она только глядела на него, и глаза ее медленно наливались слезами. Север еще ничего не понял, но смех застыл у него на губах.

— Где же Олимпия? — спросил он.

Марилена не отвечала. Он огляделся. Обе постели застланы так, словно на них давно уже никто не спал. Марилена бросилась к нему, прижалась…

— Папа Север… папа Север… ты только… — она впервые обратилась к нему на «ты», — мамы нет… она тяжело болела, мучилась… теперь она наконец обрела покой…

Всю ночь он не сомкнул глаз. Медленно затихал ночной город. Комната, слабо освещаемая уличными фонарями, погрузилась в тишину. Старик, широко раскрыв глаза, смотрел в потолок. Надо было собраться с мыслями, решить, что делать дальше. Мысли путались. Забывшись, он протягивал руку к соседней кровати и всякий раз отнимал обратно. Он не мог поверить, что Олимпии больше нет, не мог поверить, что она ушла навсегда. Ему казалось, что она просто на кухне, что сейчас она вернется. Он протягивал руку и убеждался, что соседняя кровать пуста. Постепенно он впал в забытье. В призрачном освещении комнаты ему вдруг почудилось, что Олимпия, как иногда бывало, стоит у окна. Сам не зная отчего, он испугался, сел на краю кровати, спустил ноги. На фоне окна четко вырисовывался силуэт.

— Это ты, Олимпия? — сдавленным голосом спросил он и зажег на тумбочке ночник.

Может же такое почудиться! Это был пиджак, он сам повесил его на дверцу шкафа. Север отпил глоток воды и погасил свет. Значит, Олимпии нет больше…

На следующий день старик надел черный костюм, старый, но опрятный, и отправился к господину Магецу, своему парикмахеру. После ванны он чувствовал себя неплохо. Даже, пожалуй, хорошо. До неприличия хорошо. Правда, он был еще слаб, но на душе стало легче, словно он избавился от тяжести плоти.

Раньше салон господина Магецу находился в соседнем с северовским домом, между бакалеей и книжным магазином, но теперь парикмахер работал в объединении «Гигиена». В зале Магецу был не один, поэтому он не кинулся навстречу Северу, но старик понял, как он рад встрече по выражению его глаз, по той заботливости, с какой он повязывал Северу салфетку и усаживал в кресло.