Раду Чобану - Сумерки

На десерт подали в серебряной вазе персики, каждый величиною с кулак. Север, пренебрегая епископским ножом с вензелем на ручке, орудовал своим любимым перочинным и осторожно очищал персики от пушистой кожурки. Часов около трех, выпив напоследок ананасного ликера, они поднялись. Никодим, опираясь на резную палку с набалдашником из золоченого серебра, сошел вниз, проводив Севера до дверей, в которые никто, кроме епископа, ходить не смел. Старик сразу загордился, в нем проснулось прежнее чувство собственного достоинства.

Возвращался он домой не спеша. Улыбался ласковому осеннему солнцу, приятно гревшему его старые кости. Он знал, что у него может разболеться живот от такого плотного обеда, да еще сразу же после голодовки. Но этот обед живо напомнил ему добрые старые времена, а такие воспоминания стоили любых мучений. Цуйка, вино, ликер! Север снял шляпу, подставив осеннему ветерку свои серебристые, слегка вьющиеся волосы. Что там ни говори, а жизнь стоящая штука; даже сейчас она не лишена прелести. Нет, нет, он еще не собирается умирать и постригаться в монахи тоже не желает. Зачем постригаться в монахи, если все равно не станешь епископом. Ах, какой душистый был этот ликер!.. Дома нужно будет немного отлежаться, подремать… в мягкой чистой постели… Бедная Олимпия!.. Вот она… жизнь!..

Осеннее солнце заливало поле теплым золотистым, как липовый мед, светом. Автомобиль мчался вперед, поглощая дорогу, тихо и заунывно гудя мотором. Над ветровым стеклом вместо обычного водительского талисмана висел серебряный образок Николая Угодника. А в багажнике и на заднем сиденье уложенные в тюки и чемоданы покоились вещи Севера. Сам он сидел впереди, рядом с шофером и клевал носом. Все навевало сон — и унылый пейзаж, и однообразная лента дороги, и духота в отапливаемом автомобиле, а главное, хмурый старик шофер, упорно смотревший перед собой и неохотно, и отчужденно отвечавший на все расспросы, так что пропадало всякое желание заговаривать с ним.

Север затосковал. Он добровольно покидает город, где покоятся на кладбище его жена и его сын, и едет один-одинешенек в заброшенный дальний монастырь невесть зачем? Правильно ли он сделал, что поехал? Не отступает ли он? Не сдается ли? Нет. Влад должен попытаться попасть в университет. А Север уезжает только на время, Марилене тяжело, надо хоть как-то облегчить ей жизнь. В монастыре у него будет время поразмыслить, как лучше составить прошение… И может быть, ко времени окончания Владом университета Северу вернут… хотя бы квартиру. Они все переедут туда… Он не бродяга какой-нибудь, чтобы умереть на чужбине, в монастыре. Он вернется, и вернется он в свой собственный дом. Для этого он пустит в ход свои связи, какие у него только остались. Но разве они еще остались? Кто станет хлопотать за него? Теперь, когда он и отблагодарить-то как следует не может… Ему надо хорошенько продумать, кого из друзей и знакомых использовать для этих целей, нужно выработать четкий и надежный план действий. Вот этим он и займется в монастыре. Так что если это и отступление, то тактическое… А в свободное время он будет писать мемуары, потом тайком перешлет их за границу и опубликует под псевдонимом, а там уж изыщут способ, как ему передать деньги. Конечно, это рискованно, но риск — благородное дело. И об этом дне отъезда надо будет непременно упомянуть в мемуарах. Пусть все знают: аристократ остается аристократом, несмотря на превратности жизни. Да, отъезд он хорошо продумал. Машина подъехала к подъезду и посигналила, предупреждая о своем прибытии. Затем спустился дворник с тюками, за ним сошел Влад с чемоданами, а уж под конец спустились они с Мариленой. Был воскресный день, все соседи высунулись из окон и в их доме, и в доме напротив. Вокруг элегантного «кадиллака» столпились зеваки. Старик прочувствованно обнял Марилену, потом Влада. Вынув платок, приложил к глазам. Простился с дворником, дал ему внушительные чаевые. Дворник несколько раз низко поклонился. Конечно, денег жаль, но делать нечего — положение обязывает… Север сел рядом с шофером… «Храни вас господь», — сказал он на прощание и захлопнул дверцу. Машина тронулась, и пока не исчезла за поворотом, он махал рукой. Конечно, лучше было бы поколесить по городу, чтобы его увидели знакомые… но… и так все неплохо… Старик был очень благодарен Никулае.

Утомленный однообразной дорогой, убаюканный гулом мотора, старик уснул. Проснулся он от тряски: пересекали железнодорожный переезд. В долине под сенью пышных каштанов показались купола монастыря. За ним сверкала на солнце река Муреш. Автомобиль быстро катился по склону, подпрыгивая на ухабистом деревенском проселке и вздымая тучи пыли. Шофер еще издали протяжно засигналил. Этот неожиданный в здешних местах звук был, по-видимому, хорошо знаком обитателям монастыря, потому что крепкие дубовые ворота тут же распахнулись, и автомобиль, не снижая скорости, въехал во двор. Все, по-видимому, думали, что приехал епископ. У ворот худенький седобородый монах в камилавке склонился в низком поклоне. Машина притормозила перед покоями игумена.

На лестнице показался Хараламбие. «Свой своему поневоле брат», — подумал растроганный Север, и сердце его учащенно забилось. Старик не виделся с братом лет десять. Ламби был странным человеком, замкнутым, даже писем не писал. Он был старше Севера, но выглядел моложе, так, во всяком случае, показалось Северу: высокий, крепкий, с белыми волосами и бородой. Север кинулся было обнимать его, но Ламби протянул ему руку, крепко сжал и сверлил его своими страшными глазами.

— Благослови тебя господь, — произнес он хмуро и добавил, — похудел ты…

— Что поделаешь, — смущенно сказал Север, словно оправдываясь, — времена такие, не поправишься…

Хараламбие, не спускаясь с лестницы, повернулся к шоферу и предложил:

— Идите в трапезную, поешьте и поезжайте обратно в епископство, чтобы у нас тут бензином поменьше воняло, — потом, словно про себя, буркнул, — хватит и того, что епископ сюда приезжает на машине…

Шофер молча повернул машину, выехал в ворота и пустился в обратный путь.

— Катись, катись, — сказал Хараламбие, вдогонку глядя на клубы пыли на дороге, и повернулся к Северу. — Пойдем, брат, провожу тебя в келью. Умойся с дороги, а то скоро благовест к вечерне…

Они прошли по двору, затененному густыми каштанами. Два монаха с тюками и чемоданами следовали за ними. Старик был слегка разочарован. Ожидаемого впечатления его приезд, по-видимому, не произвел. Ламби был хмур и спокоен. А слово «келья» Севера попросту напугало. Что еще за келья?..

— У вас здесь хорошо, — несмело произнес Север.

— Благодаренье господу, живем по-своему, — ответил Ламби, — не на чужой лад…