Клара Фехер - Желтая лихорадка

«…Очень рады, что вы собираетесь в отпуск, только где вы будете жить?»

Мы с удивлением разглядывали письмо, написанное рукой Кати. Как это где? В нашей спальне, в столовой и в передней. И только тогда до нас дошло: господи, как же это? В трех комнатах уже живут они, наши дети, три семьи. Мебель разделили, поменяли местами, может, даже свалили где-нибудь в кучу, на книжной полке теперь цветочная ваза или кипятильник и кофейные чашки. Стены наверняка размалеваны. Я и раньше сколько раз ругал Аги, когда она принялась таскать домой немыслимые плакаты, украденные таблички с названием улиц, магазинные вывески, старые утюги, керосиновые лампы, конские подковы. И наверняка сейчас три магнитофона рычат одновременно в каждой из трех комнат, и три телевизора, и три транзистора, а если выстиранное белье не умещается в ванной, тогда бельевой шнур протянули через всю комнату, и на нем уже висят блузки, носки, трусики. Конечно, этот вопрос они не должны были задавать нам в письме, а должны были все вместе собраться — три дочки и три зятя — и обсудить, кому из них на месяц переселиться к подруге, в гостиницу, на дачу или куда-нибудь там еще! Нельзя же писать родителям: где вы собираетесь жить во время отпуска, в квартире для вас места нет. Конечно, и для них все это непросто: получить от нас вдруг такое письмо. Они ведь тоже работают, куда они переедут, к кому? То есть как это «вдруг»? Мы уже давно собирались в отпуск летом, и еще задолго до нашего письма девочки должны были бы спросить у нас: каковы ваши планы на отпуск, не тоскуете ли вы, папа и мама, по дому, что вы надумали, как решили? Но девочки пишут редко, о себе — почти ничего: «У нас все нормально, живы, здоровы, целуем, отправили почтой бутылку неомагноля — для дезинфекции посуды. Собираемся послать книги, да все не было времени. Но, честное слово, в ближайшие дни вышлем. Целуем». Приписка от Юдит: «Петер шлет привет» — и от Аги: «Лали целует ручку и обнимает». Муж Кати соблаговолил собственноручно: «С уважением — Пишта». Это хорошо, хоть выучу наконец, как зовут зятьев. Письмо успокаивает: значит, еще не разбежались молодожены.

Неомагноль мы постоянно просим прислать, расходуем его ведрами. В одной из посылок с неомагнолем оказалась маленькая картоночка с нарисованным на ней зайцем. Когда девочки были маленькими, Агику звали Зайчиком. Илонка, обнаружив рисунок, расплакалась. Я убрал зайчишку в бумажник и, когда отправлялся на вездеходе по непроезжим дорогам инспектировать монтаж, часто доставал рисунок и, положив на ладонь, подолгу любовался им.

— Катанем в Париж? — предложил я Илонке. Идея куда-то съездить родилась внезапно. Какие мы дураки, что до сих пор до этого не додумались. И почему обязательно проводить отпуск дома? Завтра мне все равно ехать во Фрипорт: привезу оттуда ворох проспектов из какого-нибудь бюро путешествий. А уж если будем в Париже, заскочим на денек-другой и в Лондон.

— Хорошо, — согласилась Илонка и погладила мою руку.

Во Фрипорте у меня были дела в морской гавани, там выгружались гигантские турбины, и мне нужно было договориться с транспортниками, куда они смогут доставить груз по воде, а куда — трейлерами, где можно проехать по каменной плотине, где по временному мосту. Потом я был в банке, на почте, во фрипортском управлении департамента строительства. По ходу дела заглянул и в ближайшее бюро путешествий и набил портфель цветными брошюрками и проспектами. Случайно там же оказался мой сосед, шведский монтажник.

— Собираетесь в путешествие? — приветливо спросил он. — А я вот тоже жду, когда подъедет жена, чтобы вместе решить, не поехать ли нам на Канарские острова или перемахнуть через океан в Австралию или на острова Фиджи…

У меня была еще бездна времени до возвращения на объект, потому что вездеход сломался и в мастерской пообещали его починить часа за два — за три. Так что я прогулялся по пальмовой аллее между портом и пляжами, где слонялось множество белых. Бизнесмены, эксперты из Европы, охотники, туристы. Мне вдруг захотелось знать, где же мы живем. Конечно, я знал континент, географические долготу и широту страны пребывания, только существенного, главного об этой стране не знал: о чем думают хозяева этих устремленных на меня глаз, что выражают их озабоченные лица, я не угадывал в плавных движениях их женщин, несущих на голове корзину или кувшин, отголоски древних ритуальных танцев или обряда, с помощью которого изгоняли злого духа, и что там в книгах молодых людей, идущих навстречу с портфелями, о чем мечтают молодые женщины с детишками за спиной, не понял сути этой страны, как и они никогда не узнают, что это я работал здесь у них, на Восьмой монтажной, они даже не будут знать, что была такая Восьмая монтажная, и только однажды в саванне, поросшей кустарником, в маленьких деревушках, затерянных в джунглях, вдруг вспыхнет электрический свет и загудят заводы, и, я надеюсь, люди будут этому рады.

За аллеей начинался базар: лабиринт темных и узких улочек, пахнущих поджаренными орехами, лепешками, маслом какао, кокосовым соком и тысячью тяжелых запахов всевозможных пряностей. Выкрики и музыка, людская толчея, пестрые одежды, тюрбаны, украшения из перьев и звериных шкур, женщины в восточных сандалиях и паранджах, голые ребятишки. В узких закоулках базара сотни ремесленников прямо на земле со своим инструментом, торговцы лимонадом, бараньи или какие-то еще туши, жарившиеся на вертеле. Прежде я никогда не ел и не пил в таких местах, но сейчас, усталый, присел на веранде крошечного сказочного кафе, сделал знак: желаю, мол, кофе. Разложил на столике перед собой пестрые проспекты: Летайте самолетами компании КЛМ. Посетите Японию. Вас приглашают прохладные воды Скандинавии. Полюбуйтесь Ниагарой. Попытайте счастья в Монте-Карло. Ночь в Куала-Лумпуре. Танцовщицы в Бали. Гавайи. О, голубые Гавайи! Я оторвал взгляд от проспектов, только когда морщинистая, старая рука поставила на мой столик круглый медный поднос, а на нем — в медном кофейнике — клокочущий кофе, на донышке фарфоровой чашки серебряный полумесяц, в крохотном стакане — свежая вода с искрящимся кусочком льда (упаси бог выпить!) и сладкий, как мед, лукум, наколотый на тоненькую палочку. Я смотрю снизу вверх на обладателя тысячи морщин, и лицо мужчины, иссеченное морщинами, его глаза, тюрбан кажутся мне знакомыми. Да ведь это он мне обычно снится, он и есть тот самый турок, который всегда напоминает мне, что время проходит. Старик печально улыбается, словно он узнал меня. Проспект с приглашением на голубые Гавайи соскальзывает на пол. Я даже и с Фрипортом не познакомился как следует, ушло мое время. Мне вдруг вспоминается бабушка. Она была уже очень старой. (Очень? Сколько ей тогда было? Семьдесят? Шестьдесят?) Она работала с утра до ночи, летом, бывало, целыми днями заготавливала на зиму компоты из яблок и абрикосовое варенье, сушила груши и сливы, консервировала помидоры и огурцы, делала тархоню [8] Домашняя лапша. , коптила мясо и раздавала это своим детям и внукам и постоянно причитала: «Что с вами будет, когда меня не станет?» Каждое поколение считает, что мир держится на нем и важно только то, что оно считает важным. «Разве я просила вас родить меня? — однажды гневно выкрикнула нам Кати. — Мне вы этим оказали не бог весть какую услугу». Мои дочери пришли на все готовое. Ну а мы? Разве мы должны жить так, как мы живем — лишая себя куска мяса, отказываясь от поездки в отпуск, и делаем ли мы для них добро, поступая так? Может, было бы лучше, если бы мы попросту сказали: каждое поколение само должно бороться за свое счастье как умеет.