Тонино Бенаквиста - Сага

— Нет.

— Досадно. Невозможно составить себе четкое представление о душевном покое, если не держал на руках хоть одного мертвеца. И все же, знаете, я против идеи смерти. По мне, так люди должны просто исчезать в один прекрасный день, испаряться, сливаться с природой.

— Пантеистический взгляд на смерть?

Это звучит так непосредственно, что Менендес удивлен. Камилла не знает, как загладить оплошность.

— Забыл, что во Франции даже шлюхи с образованием.

Бросает беглый взгляд на часы и говорит:

— Предлагаю на выбор: либо сходите в бар за стаканчиком, либо садитесь ко мне поближе, чтобы я мог поласкать ваши груди.

Она в смущении прижимает руку к груди, где спрятан микрофон, но все же предпочитает придвинуться к Педро. Он обхватывает ее руками и пригибает к диванчику. Через секунду в баре гремит взрыв, несколько тел отбрасывает взрывной волной. Камилла цела.

— Я же просил по крайней мере еще трех жмуриков, — ворчит Жером.

— Не жалуйся, какой-то месяц назад стоимость бинтов удержали бы из твоего жалованья.

— До американских спецэффектов нам еще далековато, но признаю, что взрыв вышел неплохой. В той сцене, где Мордехай бросается с башни, они даже расщедрились на трюковые съемки.

— Мордехай? А разве мы уже не прикончили его серии в тридцатой — тридцать первой?

— Он же страшно богат. С таким состоянием от чего угодно откупишься, даже от смерти. В любом случае никто не жаловался, что он воскрес.

Вот тут-то у меня порой и возникает проблема. Я задумываюсь об этой адской свободе, которой Сегюре хотел бы нас лишить. С того достопамятного дня, когда он бросил свое «делайте что угодно!», мы много чего нагородили. Сегодня я ищу этому предел. Должен же быть какой-нибудь. Нельзя же безнаказанно преступать закон и без всякой цензуры вовлекать в свое безумие девятнадцать миллионов человек. Я спросил об этом Старика. И он с некоторой грустью в голосе ответил:

— Боюсь, что единственный предел — это предел нашего собственного воображения.

Я давно грозился это сделать. В той серии, которую мы закончили сегодня, у нас появляется Бог. Собственной персоной.

Он вполне соответствует тому образу, который сложился о Нем у большинства людей: это величавый старец в белых одеждах, чье великолепное, чуть осунувшееся лицо внушает и страх, и отраду.

— Эй, Луи, думаешь, этого описания достаточно?

— Дай-ка взглянуть… Возвращаясь с утренней пробежки, Брюно встречает величавого старца в белых одеждах, чье великолепное, чуть осунувшееся лицо внушает и страх, и отраду. Более чем достаточно.

Лине, «охотнице за головами», непросто будет отыскать малого, чье лицо внушает одновременно и страх, и отраду. Уже когда они отправились искать Существо в каком-то актерском фаланстере в Венгрии, неразберихи хватило. В конце концов, пускай выкручивается. По крайней мере, у ее посланцев будет шанс оправдать свою зарплату.

— Кстати, по поводу проб, — говорит Жером. — Им надо подобрать кого-нибудь на роль Дюны.

— Напомни нам, кто такая Дюна.

— Девица, сбежавшая из секты варварийцев. Лет двадцать пять — тридцать, скорее хорошенькая, это все.

— Все? — переспрашивает Матильда. — Вы создаете героиню, и все, что вам приходит на ум, это смазливая двадцатипятилетняя девица?

— Насчет девчонок он никогда не был особенно силен, — усмехается Тристан. — Робеет, несмотря на все свои замашки. Подростком пытался заманить их домой, обещая показать «человекоматраса». Помнишь ту рыжую?

— Ты не обязан рассказывать, — бормочет пунцовый Жером.

— А догадайтесь, кто был этим «человекоматрасом»?

— Когда я описываю какого-нибудь красавца, — говорит Матильда, — то перебираю осколки былых эротических фантазий. От соседа по площадке до голливудской звезды.

— Неужели тебе ни одна актриса не нравится? Они ведь вроде толпами рвутся в «Сагу».

— Пф!..

— В таком случае надо ее придумать с ног до головы, — говорит Луи. — Опиши нам свой женский идеал.

Любо-дорого смотреть, как он ломает пальцы, уставившись на свои тенниски. Он, подкалывающий меня всякий раз, когда по коридору проходит какая-нибудь девица. Он, для которого женские персонажи не более чем «отдых воина», если сами не являются этакими Рэмбо в ажурных чулках. Через пару минут узнаем, что он на редкость сентиментален.

— Хватит на меня так пялиться. Я никогда об этом не думал…

— Брюнетка, блондинка?

— …

— Рыжая? — спрашивает Тристан, веселясь от души.

— Скорее… брюнетка. Волосы длинные и прямые, как проволока.

— Глаза?

— Глаза у нее должны быть ярко-голубые, а кожа матовая, с медным отливом, как у индианки племени зуни, и еще…

— Что еще?

— Улыбка неуловимая, как у гейши. Ноги длиннющие, а грудь поскромнее. Но тоже с медным отливом. Грудь, я хочу сказать.

— А в психологическом плане? Несносная очаровашка?

— Роковая змея?

— Ничего подобного. Малейший из ее жестов создает впечатление безмятежности, она вся как открытая книга, а смех льется ручейком.

— Какие-нибудь особые наклонности?

— То есть?

— Ну, не знаю, что угодно, теннис там, чечетка, тарзанка…

— Она должна говорить на куче языков, мне нравится, когда женщины болтают на куче языков. Но в ее французском чувствуется легчайший акцент. В особых случаях она непонятно почему переходит на японский. Иногда цитирует Шекспира в подлиннике. И кроме всего прочего, умеет метать бумеранг…

Старик нарушает деликатное молчание, вырвав страничку из своего блокнота.

— Кажется, ничего не пропустил. Посмотрим, сколько времени им понадобится, чтобы найти Дюну.

— Она же не существует! — вопит Жером.

— Лина разошлет своих подручных по всему свету и даст объявления на всех пяти континентах, но нам ее добудут!

Старик прав. Пока у нас есть такие возможности, надо ими пользоваться. Двадцать первого июня нас вышвырнут вон, но до тех пор они у нас еще попляшут!

— Мне сорок лет, — говорит Матильда. — То есть пришлось дожить до сорока, чтобы найти кого-то, кто удовлетворит любой мой каприз. Его зовут Сегюре, и я оберу его до нитки, как танцовщица своего любовника-банкира.

Я всем наливаю по кругу перцовки, и мы чокаемся за эту Дюну, на которую нам не терпится взглянуть. Жером пожимает плечами, думая, что Луи с самого начала над ним подшутил. Матильда смотрит на часы и убегает первая. Тристан берется за свои костыли, собираясь на вечернюю прогулку в монтажную. Старик спрашивает, можно ли ему с ним, дескать, хочется взглянуть на работу Уильяма.

— Поможете открывать двери, — говорит Тристан, улыбаясь.

Оба исчезают. Ищу повсюду бутылку водки, Жером споласкивает стаканы. Вдруг включается факс, а нам в этот час ни на какую добрую весть надеяться не стоит.