Тонино Бенаквиста - Сага

А Брюно, малыш Брюно? Какая судьба уготована ему? У него же все впереди. Он должен сделать первые шаги к взрослению и дальше двинуться наугад, совершая странную одиссею, именуемую жизнью. Только вот хватит ли ему пороху? С самого начала сериала Брюно сомневается в себе, как и все подростки. И он прав, потому что в глубине души знает, что его удел — присоединиться к подавляющему большинству. Пополнить ряды тех, кто здесь, потому что так надо. Путь сквозь джунгли, который ему предстоит прорубить, не более чем прямолинейная, до самого конца размеченная тропинка. И его мечты уже начинает пожирать забвение. Он не станет ни Артюром Рембо, ни Эваристом Галуа, ему не достанется даже та четверть часа славы, которую Уорхол обещал всем. Так-то вот.

Менендес же никогда не переставал изводить себя вопросами. Но его единственные ответы — пластиковая взрывчатка и динамит. Быть может, это и заставило отступить Джонаса — глубокое убеждение Педро, что иначе нельзя. Никто по-настоящему не знает, почему он взрывает бомбы. Но какими бы ни были его побуждения, они несомненно дурны.

Да?..

Точно.

Хотя…

Вопрос так и висит в воздухе на протяжении всей серии, словно загадка, которую лучше не решать. Кто не думал хоть раз, стоя в кабинке для голосования с бюллетенем в руке: зачем все это? Кто хоть раз не чувствовал, что на него смотрят сверху, как на муравья, и готовы раздавить, если он не выполнит свою задачу? Кто хоть раз не страдал от абсурдности учреждений? Кто хоть раз не хотел вопить о несправедливости и не проклинал тех, кто отказывается его выслушать? Кто не хотел разнести все к чертям? Менендес наверняка негодяй и кретин. Только индивидуальное мудачество побуждает взрывать пласти-дом мудачество коллективное. Однажды он погибнет в засаде, на что и нарывался. Но и в тот день, умирая, он не признается в том, что побуждало его все взрывать. Об этом никто никогда ничего не узнает. Мы оставили ему его тайну. Если же кто упрямо хочет ее узнать, пусть перечитает Кафку.

А Фред, тот, которого все ждут, любимчик зрителей «Саги», корчивший из себя Спасителя? Ну что ж, Спасителю осточертело человечество. Человечество неблагодарно, оно кусает любого, кто протягивает ему руку, неважно с чем — хоть с просьбой о милостыне, хоть с предложением помощи. Стоит ему изобрести спасение от какого-нибудь недуга, человечество тут же наносит себе десяток других ран. У него для этого настоящее шестое чувство. Фред не произносит ни единого слова на протяжении всей серии, но нам буравит уши его внутренний вопль. Он, изобретший машину для уничтожения войн, машину для истребления вирусов, машину для пропитания голодных, машину для возрождения надежды, начинает терзаться вопросом: а послужило ли это хоть чему-нибудь? Досадно. Он только что изобрел машину для чистки подсознания. Своего рода хирургический прибор, чтобы оперировать душу: удалять кисты и опухоли без всяких осложнений. Но, доведя до готовности, выбрасывает на помойку. Может, она могла бы и пригодиться, поди узнай теперь.

Напрашивался единственный финал, единственный эпилог. Речь идет о сне Камиллы, который никогда раньше не был использован. Раньше, увидев этот сон, она с содроганием просыпалась, и влюбленный Джонас заключал ее в свои объятия. Мы откопали его из-под вороха отходов и включили в жизнь наших героев как реальность.

Камилла давно грозила нам этим. Сцена необычайно коротка. Она смотрит на себя в зеркало и разражается смехом, настоящим, искренним. Потом кричит «Viva la Muerte!» [5] Да здравствует смерть! (исп.). всем, кто захочет ее услышать, засовывает ствол револьвера в рот и стреляет. Пятно крови заляпывает стену.

В коридоре никого.

Это ничего не значит, они, быть может, затаились на лестнице, как на прошлой неделе. Крадусь к выходу, держа мобильник в руке на всякий пожарный случай.

Хуже всего, что в местном полицейском участке тоже есть телевизор, для долгих ночных дежурств, — его прячут в раздевалке. Эти ребята — наши первые зрители. В тот день, когда я пришел подать жалобу, они все высыпали в коридор, чтобы взглянуть, на что я похож. У некоторых в глазах читалось: «Это он… это он…» Другие оказались более словоохотливы («Вы к инспектору Джонасу? Так он уволился»), и я быстро понял, что для них все случившееся со мной — просто благословение Божье. С тех пор я туда редко хожу, только ради временного убежища.

На лестничной площадке по-прежнему никого.

Путь вроде бы свободен. Если бы кто хотел свернуть мне шею, то уже бы набросился. Даже этот кретин управдом, должно быть, решил разобраться со мной попозже. Хочет выбить из меня деньги за сорванные почтовые ящики, за сломанный лифт, а главное, за надписи на стенах.

Они начинаются от входа, вьются через четыре этажа и наконец рассыпаются фейерверком вокруг моей двери. («Морду тебе разобью; подпись: Меиендес», «Ты заплатишь за Камиллу и остальных», «Здесь покоится сволочь» и так далее). Рядом скачут и другие, неразборчивые. Попадаются рисунки с моей физиономией посреди мишени. Потому что она теперь всем известна, моя физиономия. Пресса ее неплохо растиражировала. В каком-то еженедельнике, роющем всякое дерьмо, ее опубликовали на второй странице с надписью по-английски «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» и с кругленькой суммой награды. Кто сказал, что у сценаристов нет шансов прославиться?

Мой почтовый ящик разнесли в щепки, так что почтальон попросту вываливает мои два каждодневных мешка оскорблений прямо на пол в вестибюле. Письмами усыпано все, их топчут, рвут, и, когда я не выхожу из дома дня два подряд, консьержка выбрасывает все чохом в мусорный контейнер. Если и затерялась в этом потоке брани и смертельных угроз записка от Шарлотты, мне ее нипочем не найти. Как-то раз, мимоходом, я взял из любопытства пару писем. «Дорогой сценаристишка говенный, пишу не от своего имени, сам-то я гораздо выше этого, но обижать детей — подлейшее дело» и так далее, «Мсье, тому, в чем вы повинны, даже названия не подобрать. Вы наверняка не читали „Божественную комедию“ Данте, ну так знайте, что девятый круг ада — как раз для таких, как вы…» В сегодняшней куче мое внимание сразу привлекает один конверт. Верчу его в руках, не веря своим глазам, однако, нет, это не сон, я и вправду знаменитость. Письмо дошло ко мне без всякого адреса, просто с надписью: «Париж, последнему сценаристу „Саги“, который еще не сбежал из страны». Даже Дед Мороз не удостаивается подобной заботы от служащих почтового ведомства. Но вскрывать его некогда, я слышу, как консьержка скрипит своей дверью, и покидаю вестибюль, уже зная, что меня ждет на тротуаре.