Нина Вяха - Завещание

Тармо очень нравилось бывать у него дома, лежать на ковре в комнате и, слушая пластинку Дэвиса Майлза «Bitches brew» [24], погружаться в чужие непонятные звуки, будившие его воображение. Томас лежал рядом или сидел на подоконнике и курил.

Поначалу он удивился, но когда заглянул в светло-голубые глаза Томаса, всего в нескольких сантиметров от его собственных, то это показалось Тармо настолько естественным, что ему не оставалось ничего другого как поцеловать его в ответ. Это было ни на что не похоже. Впервые в жизни он с чудовищной силой ощущал свое тело, свою плоть и кровь. Чужой язык во рту. Жар от прижимающегося к нему тела. Они провели так весь день, исследуя друг друга, и когда вечером Тармо вернулся домой, Хилма спросила у него, не съел ли он чего аллергенного дома у своего приятеля, настолько у него опухли губы.

Тармо пробормотал что-то уклончиво и прошмыгнул в туалет. И там увидел свои зацелованные губы, свой блестящий взгляд и раскрасневшиеся щеки.

Из зеркала на него глянул некто, кого, пожалуй, можно было даже назвать счастливым.

В тот вечер Тармо в первый раз уснул с руками под одеялом, и с того дня его сны изменились, стали другими. В них по-прежнему фигурировали тела, все такие же красивые, чистые и элегантные, но теперь они обладали ярко выраженными половыми признаками.

Тармо не понимал, что гомосексуальность, что сексуальность может быть такой разной. Единственное, с чем он мог сравнивать, был его брат и его вызывающая харизма. Лаури представлял собой совершенно противоположный тип гомосексуала, с которым Тармо не мог себя ассоциировать и который в определенные моменты он презирал. Потому что Лаури, кажется, думал, что он мог бы стать женщиной, если бы только получше вилял своей попкой при ходьбе, красился, одевался в тесные джинсы и помахивал бы запястьями при разговоре. Но теперь Тармо понял: несмотря на всю его блестящую эрудированность, он просто не понимал, что у сексуальности, равно как и у любви, много разных лиц, его сексуальность была скрытой, и чтобы раскрыться, ему требовалось только понять и принять свое собственное второе «Я».

С этого момента Тармо принял твердое решение изучить себя внутреннего и вытащить его наружу. Кто знает, вдруг в нем скрывается нечто совершенно потрясающее!

После того первого раза на ковре в комнате Томаса последовали другие. Одноклассники, казалось, спокойно восприняли их зарождающуюся… да, а как на самом деле можно было обозначить их отношения? Они трогали друг друга только дома у Томаса. В трамвае или в школе они ограничивались лишь простыми прикосновениями кончиками пальцев и дальше этого никогда не заходили. Но все равно было видно, что между ними что-то произошло и продолжает происходить.

Взгляды украдкой, гримасы недовольства, когда кто-нибудь говорил нечто, что наталкивало их на мысли о своей собственной непохожести на других, а как порой сложно им было удержаться от смеха и маскировать его приступом кашля или еще каким-нибудь изощренным способом.

Впрочем, их одноклассники были воспитанны и тактичны и, казалось, ничего такого, о чем им следовало умалчивать или держать в себе не существовало. Юные гимназисты-интеллектуалы предпочитали абстрагироваться от реальности и чаще говорили о том, что прочитали в книгах или увидели в театре, и сплетни в их среде по большей части не приветствовались. Казалось, большинству они были неинтересны, ведь каждый считал, что он пришел на землю с высокой и благородной целью. А сплетничать – занятие для тех, кто больше ничего другого не умеет.

Однажды днем, когда они, как обычно, лежали на полу и целовались, дверь в комнату Томаса внезапно распахнулась. На пороге стоял отец Томаса, хирург Аннердаль, худощавый мужчина в начищенных до блеска ботинках, в дорогом костюме, со стальным взглядом голубых глаз и такими же темными как у Томаса волосами, только седыми на висках, хотя иногда казалось, что он их специально подкрашивает, чтобы еще больше подчеркнуть свой статус.

Хирург молча смотрел на сына и его приятеля, секунды шли. Пять, десять, пятнадцать. Время замерло, словно хирург Аннердаль обладал способностью замораживать его одним своим ледяным взглядом, но тут он повернулся на каблуках и так же стремительно, как и появился, исчез, с грохотом захлопнув дверь. Осталось только эхо удаляющихся шагов.

Томаса потряс неожиданный визит отца. Он моментально вспотел и затрясся как в лихорадке, а когда Тармо попробовал коснуться плеча друга, то тот нервно вздрогнул.

– Думаю, тебе будет лучше уйти, – сказал Томас.

На Тармо он при этом старался не смотреть.

– Я не могу оставить тебя одного в такую минуту, – попробовал возразить Тармо.

– Ничего страшного. Мне просто нужно немного отдохнуть и прийти в себя.

Тармо нехотя собрал свои вещи и попятился из комнаты. Он подумал о своем собственном отце – сделал бы Пентти, оказавшись в той же ситуации, то же, что и хирург Аннердаль, и как бы это повлияло на него самого. Когда он уходил, Томас не выглядел испуганным или рассерженным, скорее просто усталым, и у Тармо было очень неспокойно на душе – короче, он действительно переживал за своего друга, когда возвращался домой по окрашенным розовым заревом заката улицам в тот октябрьский вечер. Ночью он плохо спал, снова и снова видя перед собой лицо своего друга.

На следующий день Томас не пришел в школу.

Тармо весь день мучился от снедающей его тревоги. Казалось, никто больше не заметил отсутствия Томаса, но Тармо ни о чем другом думать не мог, ему было сложно сосредоточиться на уроках, он с трудом проглотил свой бутерброд в перерыве – кусок сыра не лез в глотку, и ему пришлось выплюнуть его в салфетку.

После занятий он сел на трамвай и, сойдя на нужной остановке, привычной дорогой направился домой.

Но перед домом Томаса в нерешительности остановился.

Зачем его ноги, его тело привели его сюда? Для чего?

Он нашел взглядом окна Томаса. В них горел свет.

Что же ему теперь делать? Как бы Томас хотел, чтобы он поступил в таком случае?

Он помнил, как друг отшатнулся от него, его реакцию на появление отца.

Но при этом он помнил его поцелуи, помнил, как Томас прижимался к нему своим твердым членом, и в конечном итоге именно эротические воспоминания подтолкнули его вперед, и Тармо, собравшись с духом, отворил дверь подъезда и по мраморной лестнице поднялся на четыре лестничных марша вверх на этаж, где жили Аннердали.

Он долго стоял перед дверью, прежде чем осмелился нажать на звонок. Нажал. И затаив дыхание смотрел, как спустя долгое время Томас наконец открыл ему дверь.

И только тогда смог выдохнуть.

Томас выглядел бледным. Он всегда был бледен, словно страдал анемией, его темные волосы ярко контрастировали на фоне прозрачной кожи. Но теперь этот контраст, казалось, еще больше усилился. Он казался таким слабым и хрупким, словно фарфоровая статуэтка – того и гляди переломится, стоит лишь тронуть пальцем.