Евгений Кирьянов - Становление бытия

Нам свойственна надежда быть свободными. В представлениях разных людей она приобретает различные, порой фантастические, черты. И почти всегда при этом сохраняется иллюзия, что свобода достижима. Надо только догадаться, как правильными действиями можно её обрести. Во многих случаях человек только смутно представляет очертание свободы. Одним из распространённых вариантов представления о свободе является возможность её осуществления в пренебрежении к законам. При всей видимой примитивности такого представления оно недалеко от истины. Но самое безнадежное представление о свободе состоит в осознании того, что мир существования человека подчинён неумолимым законам, которые своей императивностью отрицают саму возможность освобождения. В основе такой императивности лежат и законы логики. Но бескомпромиссным и своевольным вызовом миру своего существования человек заявляет своё освобождение от уз, которые налагает на человека такой мир. И не безумие ли есть такой вызов миру тотальной необходимости?

В конце 2016 года вышла книга «В поисках пристанища без опоры». Книгу можно отнести к жанру философской эссеистики. Но её прочтение ясно показывает, что даже формально никак не связанные фрагменты книги подчинены некоей доминирующей идее, синтезирующей текст в нерасторжимое единство. Весь же текст книги при этом приобретает значение способа выявления этой идеи в отражении её различными тематическими гранями.

Мы отвлечёмся от рассмотрения разнообразия тем, при помощи которых выявлялось основное ядро метафизической проблематики и спекулятивных посылок, но перейдём непосредственно к рассмотрению и выяснению видимой нами той универсальной идеи, в развитии которой в тексте необходимо.

И в этом усматривается некоторая устойчивая тенденция. Нами утверждается представление об ограниченности нормативных представлений о природе самого принципа организации знания человека о фундаментальных онтологических проблемах. В самом познании человеком их присутствует традиционная трудность в реализации знания наиболее полным и истинным образом. И уже необходимость решения этой задачи налагает на исследователя порой непосильные требования к свершению такой работы. Но подобный труд как минимум даёт возможность формировать внутренне оправданную аргументацию. То есть, в этом случае всегда есть под рукой априори заданный «законный» критерий истинности аргументации. Разумеется, в качестве такового выступает в первую очередь «рыцарь без страха и упрёка» — классическая логика. И даже если исследователь осознанно не пользуется ею, то весь ход его мыслей подчинён такой логике уже на уровне порождения утверждений, природа которых спекулятивна. Даже в самых смелых решениях исследователь остаётся на незримых и иногда неосознаваемых позициях неукоснительного поддержания в себе нормативной логической парадигмы. Его спекулятивный импульс, конечно же, ограничивается априорным вкусом и прихотливостью его интуиций. Но даже и они подчинены неосознанному оправданию в логической нормативности.

Таково традиционно положение вещей в контексте неизменной единственной логической парадигмы, которая не только формообразует фактуру доказательного материала, но и осуществляет свой диктат в пространстве действия самой спекулятивной мысли.

Разумеется, и прежде делались попытки освободиться от такого диктата за счёт внесения в корпус логического знания новых априорных посылок (иногда и достаточно экстравагантных), но их спекулятивные основания всегда были обусловлены привычным стереотипом мышления, а вторжение в структуру аргументаций лишь имитировало новизну доказательной базы.

Идея, заключённая в книге, не предполагает возможности принципиального изменения логосной фактуры доказательности в условиях замкнутости в данной проблематике лишь только на наличной логической (логосной) основе. Для получения дополнительного творческого импульса в решении данной проблемы необходим выход в открытость новых метафизических перспектив.

В привычном представлении о судьбах сущих присутствует неизбежная инерционность мира их бытия. Если мы покинем пространство логической обусловленности их существования, то мы тем самым не избавимся от устойчивости восприятия их в принципиальной ограниченности их свободы. В отказе от непосредственности выявления логической обусловленности мы не потеряем ощущения их связанности миром необходимости. Это ощущение неизбежно претворяется в представлении сущих в подчинённости их некоторой инерциальности в реализации формата существования. Существенной предпосылкой для этого является привязанность сущего к времени и пространству. Вещь не только лишена возможности быть свободной от привязанности к конкретному месту в конкретный момент времени, но и её местоположение в иные моменты времени обусловлено каждым текущим моментом. И это только одно измерение принципиально присущей всякой вещи несвободы. Вся её история подчинена тотальной инерционности, царящей в мире её существования. И возникает первый вопрос. Вопрос о том, существует ли в мире нераскрытый потенциал для хотя бы частичного освобождения сущего от действия императивности законов этого мира.

Этот вопрос не вполне корректен. Ведь всё дело в том, что мы понимаем, говоря «этот мир». Мы, не теряя существо вопроса, можем определять такой мир в исходном отсутствии в нём какого-либо скрытого онтологически значимого потенциала. И тогда нет смысла утверждать возможность существования вещей в условиях использования скрытых ресурсов освобождения. И это правильная позиция, поскольку существо освобождения состоит и в безусловности освобождения от каких-либо доступных априорному осознанию ресурсов свободы именно «этого мира». И именно таков «этот мир». Следовательно, возможность освобождения от гнёта необходимости лежит в том, что находится за пределами поддерживаемого принципами и законами какого-либо «этого мира». Но нет смысла в самом том, чтобы рассчитывать на осмысление какого-либо источника для вторжения в мир духа освобождения. Ведь осмысление возможно только в категориях усвоенной сущими «этого мира» онтической определённости. Остаётся последнее: усмотреть персональный потенциал освобождения сущего в его собственном самополагании в сознании субъекта. Тогда его дальнейшая судьба будет связана только с уникальностью его природы-для-себя. С его уникально выявленной самодостаточностью. И в этом случае можно попытаться связать перспективы освобождения с вторжением в мир того, что не имеет сущностной определённости, но инициирует этим вторжением трансформацию мира инерционной косности актом принципиальной беззаконности. Этот источник можно определить понятием «Хаос», оставив за пределами рассмотрения факт его осознания как в существовании, так и в несуществовании. Даже можно полагать этот вопрос лишённым смысла для Хаоса, как и все подобные вопросы. Ведь он находится за пределами возможности определения его в категориях всего мыслимого, поскольку всё мыслимое подчинено духу космической инерционности. Хаос, таким образом, есть прообраз и «субстанция» немотивированности и беззакония.