Евгений Кирьянов - Становление бытия

Рождаясь, человек отторгается от бытия. Он утрачивает его, растворяясь в мире сущих. В глубине своего существа он догадывается об этом и страстно желает обрести его снова. И это есть предпосылка для инцеста. Мать символизирует Бытие. Именно МАТЬ. Но здесь происходит подмена. Место вселенской единой МАТЕРИ может занять случайное воплощённое существо. Оно не есть истинная МАТЬ, но искажённое видение инициирует в мужчине желание блаженно причаститься истинному бытию и возвратиться в его лоно в инцесте. Здесь присутствует и интенция овладения самим бытием. От оракула Эдип знал, что Иокаста — его мать. Он овладел ею как наградой за то, что отгадал загадку и этим показал, что имеет право на владение бытием.

В разгадке Эдипом загадки Сфинкса содержится инверсированный в профанное образ опознания Божественной прообразности сущности человека, и, соединившись с Иокастой, Эдип совершил инверсионное осуществление факта причастности Бытию в свидетельстве о том, что Бог «Аз есмь». Но в таком утверждении в себе человека Эдип реализовался в качестве прообраза Сфинкса. Разгадав загадку, он Сфинксу по принципу профанной инверсии ответил на вопрос, кто есть он сам. Этим Эдип прообразно благословил Сфинкса как человека, а себя в прообразности Сфинксу. Ведь профанация есть отрицание сакрального, его обращение и иное. И самоослепление Эдипа есть акт отрицания прозрения в духе. И если Бог Моисею открылся в Божественном Присутствии, то Эдип открылся Сфинксу в произволе интерпретации природы человека, узурпировав право Бога на источность бытия.

Всякая женщина есть сама образ бытия. Но истинный образ бытия есть та универсальная вселенская МАТЬ, которая стоит за каждой женщиной. единосущного с Отцом Сына, рождённого Матерью в духе безгрешности и И ущербное видение останавливается на очевидной подмене, абсолютизируя значимость для сакраментального акта погружения в бытие своей матери. Но истинной парадигмой нового осуществления Божественного Присутствия в мире является утверждение воплощения Божественности в мире чистоты. И профанация этого сакрального события реализуется в утрате единосущности отца и сына и подмене священного брака инцестом.

Здесь преткновение. Всякий диалог между человеком и Богом есть язычество. В нём Бог полагается объектом и, следовательно, дистанцируется, подменяя себя образом вплоть до истукана. Чтобы Бог стал субъектом диалога, его надо опознать как личность, а это невозможно для человека по собственной инициативе. Даже в истории с Неопалимой Купиной. В Веданте есть формула: «принести Брахмо в жертву Брахмо на огне Брахмо». Здесь объектность как бы аннигилируется, сокращаясь в троичном цикле. Но подлинное разрешение этой трудности состоит в Боговоплощении, когда цикл замыкается в Троице в единосущности ипостасей уже как внутренне обусловленная природа человека в Боге.

Субъект не может быть назначен (функционален), но должен быть органичен. Печать субъектности лежит даже в поклонении каменному идолу. Но это ложная посылка. Бог не сказал Моисею: «Я есть ты». В двойственности и распинается личность, лишённая полноты субъектности «для другого». И только христианская Троица снимает эту проблему, утверждая свершённость монотеизма.

Человек это рана. Иногда свежая, а иногда гноящаяся. Когда рана закрывается тем, что живо, то она исчезает. Её больше нет… И человека уже нет. Но он есть уже не как рана. Он растворился в андрогинате. Бывшее раной осталось, но в анрогине исчезло. Парадигма этому — вочеловечение Бога и «принесение Брахмо в жертву Брахмо на огне Брахмо». Человек — тень или обратная сторона. ЛИЦА ещё нет. И оборотная сторона исчезает, когда рана закрыта и появляется ЛИЦО.

О происхождении иного Единому. Источником для явления Иного может быть только само Единое. Это очевидно из невозможности предположения, что независимо осуществившиеся сущие могли бы хоть как-то иметь долю друг в друге и опознавать друг друга как существующие в отсутствие всех внешних предпосылок. Итак, Иное есть результат отражения Единого в себе.

И, поскольку отсутствуют какие-либо сущности кроме Единого, то оно и есть Единое. Это уже само по себе чревато некоторым внутренним противоречием. Фактически происходит раздвоение Единого на субъект и объект. При этом они не разное, но и не одно и то же. Но у нас нет пока необходимости в определённости в этом. Единое — образ себя в себе — Иное. Иное и тождественно Единому, но всегда выявляет себя (свидетельствует) в инаковости (как Иное). Если Иное выявляет себя как Иное, то оно выявляет себя тем самым в модусе тождественности. При этом снимается инверсионность в акте выявления. И, так выявляясь, Иное позиционирует себя в этом Единым. Что уже есть опять же в выявлении себя Иным. А если Иное выявляет себя как Единое, то в модусе выявления (свидетельства о себе) оно позиционирует себя как Иное. То есть, полагая себя в модусе выявления как Иное, свидетельствует о себе как о Едином. Но

само выявление этого есть полагание в Иное. Но всякое свидетельство Иного может быть только в модусе инаковости. Но, так выявляя себя (как иное Ино-

му), Иное позиционирует себя как Единое. Но тогда оно должно было бы позиционировать себя в модусе тождественности. И иначе ещё быть не может, поскольку в этом ещё только образуется парадигма иного и тождественного. И важно ещё раз подчеркнуть, что Иного негде априори взять, кроме как из «себя» Единому. Поскольку независимая их явленность фатально и неизбежно не имеет никаких перспектив для опознания друг друга в бытии. Нужно третье. Но оно тоже имеет проблемы в такой ситуации, поскольку априори должно иметь долю в каждом из взаимно иных. И хотя Иное не тождественно Единому, оно ему и не нетождественно. Нет ещё априорных предпосылок для этого в отсутствие всех смысловых коннотаций, кроме напрямую заявленных как априорное положение.

Сказанное выше, мне кажется, есть существенное самой диалектики. И никакие суждения именно диалектического порядка не могут обойтись без отражения в них подобного положения. Надо отметить, что исходно только Единое (Одно), а сущность не умножается. С точки зрения сущностной модусы инаковости или тождественности есть только присущности… Лица. В них Единое и претерпевает умножение, сохраняя единосущность. И объект — знак инаковости. В Ином нет ничего субъектного, поскольку оно Иное. Но в единосущности нет различия в инаковости и нет смысла в тождественности. Они «выделяются» как таковые, не делая то, из чего «выделяются», дуальным. Но в лицах есть тождественность, а потому они и