Лариса Баграмова - Проза

— Да не прогневается Владыка, что я буду говорить: может быть, найдётся там тридцать?

— Не сделаю, если найдется там тридцать, — был ответ.

Авраам опёрся рукой на колено и поднялся на дрожащие ноги. Шкура ягнёнка сползла с его плеч и упала на землю, но он не почувствовал холода. Голос его окреп, и в глазах было изумление, когда он задал свой следующий вопрос:

— Вот, я решился говорить Владыке, может быть, найдется там двадцать?

И Он ответил Аврааму:

— Не истреблю ради двадцати.

Старик повернулся лицом к Содому. В наступившей темноте вид города был прекрасен: многочисленные костры, пылавшие там и тут, отбрасывали на натянутые полотнища шатров причудливые отсветы, между ними сновали силуэты мужчин и женщин с зажжёнными факелами в руках, и тени их причудливо переплетались на стенах жилищ. Музыка и смех стали громче, а от запаха жареного с пряными травами мяса у Авраама закружилась голова.

Авраам простер к городу руки, и тот весь поместился у него на ладонях, между десятью скрюченными от старости пальцами.

— Да не прогневается Владыка, что я скажу ещё однажды, — голос Авраама зазвенел, как много лет назад, — Может быть, найдётся там десять?

И от Его ответа снова перехватило дыхание Авраама:

— Не истреблю ради десяти.

Взгляд старика затуманился от слёз, он смотрел на город между своими ладонями и никак не мог поверить в происходящее. Какое число назвать сейчас? Сколько у него ещё попыток, и есть ли у них предел? Сердце стучало о рёбра, и Авраам положил одну руку себе на грудь. Весь город оказался заключён в единственную простёртую к нему десницу. Внезапная догадка осенила Авраама, и медленно-медленно сжав на фоне города пальцы в кулак, он прижал и его к своей груди…

Но этого не может быть! Аврааму было девяносто девять лет, и весь его жизненный опыт говорил о том, что мысль, внезапно пришедшая ему в голову, невозможна, нелепа, неосуществима…

Авраам повернулся к Нему и развел руками, не в силах произнести ни слова. Это же невозможно! Как может ничто перевесить всё?!

Из куста жимолости снова раздался вздох, и на это раз Аврааму почудилось в нём не то сожаление, не то снисхождение.

Авраам, потрясённый, так и не поверив в открывшуюся перед ним возможность, без сил вновь опустился на плоский камень на вершине холма, и Он перестал говорить с ним…

1

Полина сидела в больничном коридоре и не понимала, что происходит. Привычный мир, такой надёжный и прочный, рухнул в одночасье после телефонного звонка:

— Полина, у дедушки инсульт. Всё очень плохо.

У деда инсульт. У её деда. Инсульты и инфаркты случаются часто, от них умирает большинство пожилых людей. Такое бывало и ранее с её родственниками и знакомыми. Но разве могло что-то подобное произойти с ним?

Дед — это скала, опора, сила. Центр мира для всей семьи. Авторитет и поддержка для огромного числа посторонних людей. Непререкаемая власть духовного и интеллектуального могущества. Как могло с ним, почти богом, произойти то, на что обречены лишь простые смертные?

2

— Проходите, — как сквозь вату услышала Полина слова лечащего врача.

Скрюченное, обессиленное, почти безжизненное тело, подрагивающее в непроизвольных движениях, лежало на казённой больничной койке у самого окна. У Полины подломились ноги, и она то ли присела на корточки, то ли упала на колени перед кроватью. Дед неуверенными движениями повернул к ней дрожащую голову, и она увидела глаза: страдающие и ошеломлённые. Губы что-то шептали, и Полина ощутила тяжёлый запах, идущий от его рта, и дух испачканных нечистотами простыней.

— Ты можешь что-нибудь сказать? Громче, я не понимаю, — Полина наклонилась к самым губам и скорее поняла, чем услышала:

— Убей меня!

— О господи! — отшатнулась она.

3

Бред. Дед бредит. Эта мысль придала ей спокойствия и вернула в привычный мир. Полина поднялась во весь рост и распрямила плечи. Надо выслушать медиков, вымыть его тело и поменять простыни, купить лекарства, позвонить и дать телеграммы родственникам… Мысли выстроились в чёткую схему, и она, отвернувшись, стала записывать то, что усталым и привычно опечаленным голосом диктовал ей врач.

Надежда есть, сказал он. Конечно, семьдесят пять лет — это возраст, но он, по-видимому, очень сильный мужчина, это видно, и если он поборется за свою жизнь, то движения частично могут восстановиться. А его разум, похоже, не пострадал: взгляд осмысленный и на все вопросы он отвечает пожатием руки вполне адекватно.

Полина оглянулась на деда. Тот, насколько это позволяли парализованные мышцы, отвернул лицо к стене. Жилы на его шее пульсировали от напряжения, и всё его тело стало словно закручено в надломленную стальную пружину. Полина почувствовала его смертельное отчаяние и горечь от осознания физической немощи, как свои собственные.

Что же, это естественно, и это придётся пережить — и ей, и ему. Вернём часть утраченного здоровья, восстановим силы — и всё, возможно, забудется, как дурной сон. Мало ли у всех на сердце ран?

Полина присела рядом с дедом на край больничной койки и взяла его за руку.

— Всё будет хорошо, — голос её звучал мягко и ласково, — Доктор сказал, что ты поправишься.

Дед молчал, не открывая глаз, только морщинистый кадык ходил ходуном от сглатываемых усилием воли беззвучных рыданий. Не надо, чтобы его видели в таком состоянии. Самая главная причина его страданий — понимание собственного бессилия.

4

Полина поправила ему подушку, погладила по плечам и оставила свою руку лежать неподвижно всей тяжестью на его предплечье. Дед постепенно расслабился и затих, словно уснул. Но не спал, Полина это чувствовала. Он ждал.

Негромко, прерывающимся голосом Полина объяснила деду, что испачканные простыни следует поменять, и лучше сделать это сейчас. Он кивнул еле заметно. Тогда она сделала глубокий вдох, как перед прыжком в воду, и осторожно откинула край одеяла…

Грязное бельё Полина унесла нянечке, потом принесла из больничного буфета гранёный стакан, вытерла с тумбочки воображаемую пыль и опять присела на край кровати.

— Мне надо сходить в аптеку и заехать домой: Катя плохо себя чувствовала с утра. Может быть, придётся вызывать ей врача.

Дед открыл глаза и посмотрел на Полину. Его губы опять беззвучно зашевелились. Полина наклонилась к самому лицу и уловила еле слышное, но очень твёрдое и властное:

— Это всё.

— Нет, не всё, — упрямо возразила она, — Это ещё не всё!

5

Дома Полину встретила встревоженная свекровь.

У пятимесячной Кати опять поднялась температура, и она вызывала участковую. Та сказала ни в коем случае не давать градуснику подниматься выше тридцати восьми: высокая температура может снова вызвать судороги. На столе лежали уже ставшими привычными лекарства от почечных приступов.