Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

– Находясь в пищевой цепочке, мыши защищают свой вид размером звена, то есть размножением. То есть сожрать всех разом немыслимо, и не разом, порциями тоже, – втолковывал он мне.

А я ему отвечал из своего опыта:

– В свое время, старина, и меня посещала мысль защититься как следует. Но не преуспел, один потомок, больше не получилось. Хоть и напрягался, как в горку на самокате… Ты что, совсем сбрендил? С какой мышью! Ну да, напоминает немного, если в профиль… Вы ее так в классе дразнили? Ха! А я не знал. Сейчас думаю – бог миловал. В смысле потомства. Или защитил.

Меня или от меня? Почти гамлетовский вопрос. В моей семье, раздельной, однако же, не настолько, чтобы жить припеваючи, вы услышите как минимум два варианта ответа. От мамы с бывшей женой и от дочери. Кстати, дочь я шутливо называю потомицей. Иногда мои женщины меняются ответами. Похоже, эта игра в «умнее мужчин по природе своей» им никогда не наскучит. Впрочем, мне она вовсе не докучает, привык уже. Что меня занимает, так это будущий выбор стороны внучкой. Хорошо бы третью построила. Внутри треугольника мне будет уютно. Я так думаю. Но…

«Что “но”»?

Но… допустим, что мышей в доме нет… Или есть, но на чердаке… Какого черта они ко мне под шкаф гадить повадились?! Такой подлый план без науськивания ни за что не сложился. Трудно, конечно, поверить в то, что кошка мышей такой вот особой данью обкладывает. Но ведь так хочется!

Каждый день вижу кошку на одном и том же месте, в неизменной, можно сказать, позе. Нюансы – в какую сторону смотрит хвост? – меня не волнуют. Наши встречи неизбежны, поскольку живу я на третьем этаже и лифт бойкотирую. Считаю его недопустимой слабостью. Засранной четвероногой домашней живностью, размалеванной такой же двуногой… недопустимой слабостью. Пусть и с тяжелого похмелья. Никто по внешнему виду не догадывается, но я всё еще чувствую себя крепышом, хотя и не очень понимаю, зачем крепкому организму маскироваться под тщедушное тело. Время сейчас неразборчивое, слабака раньше других затопчут. Однако же тонус дает мне ощущение «затаившегося».

«То есть я, как и кошка, в засаде? Хорош гусь!»

«Всю живность, что знал, перебрал?»

Кошка пристально всматривается в мое лицо. Иногда под этим взглядом мне становится неуютно. Чувствую себя Зимним, Аврора как-никак. Однажды был случай, подумалось, что кошка одно из немногих существ, все еще находящих в моем лице бесспорные признаки человеческого. И обнаружение этих черт отталкивает ее от меня. За это я на нее не сержусь, понимаю: не лучший путь обрести приязнь ежедневным напоминанием, что кто-то животное. Впрочем, в симпатиях кошки я не больно-то и нуждаюсь. Потому что даже мимолетная мысль о таком немыслимом развороте – явное проявление слабости.

Еще кошке не нравится, как я делаю вид, будто не догадываюсь о настоящей природе «крольчатины», из которой готовят рагу, фирменную закуску в павильоне «Трамвайная остановка». Есть такое непритязательное местечко в двух шагах от моего дома, чем и ценно вне всякой меры. Маленький такой павильон, загаженный, как неухоженная голубятня. Он неряшливо пристроен к видавшему виды ларьку. В ларьке, я так понимаю, развернута, словно замызганная ириска в солдатском кармане, походная кухня. Для самых нехитрых походов. Внутреннее убранство павильона столь же незатейливо: стойка выдачи простецких заказов и три табуретки. Табуретки, если из вежливости проявите интерес, отрекомендуются вам барными, по умолчанию определяя стойку, обтянутую потрескавшейся клеенкой, в такую же, барную. Зато снаружи «Трамвайной остановки», на улице, три круглых высоких стола. Они, конечно же, маловаты размером столешниц для умных бесед. Зато идеально подходят для задушевного и непринужденного общения о самом разном. А если вдруг кому порывистому ни с того ни с сего, просто от неласковой жизни, доведется оскорбиться навалившемся благодушием, то места для приличного замаха ему так и так не достанет. Пинаться же под столом или плеваться же через столешницу – это совсем «фу», поскольку прицел в такие моменты по обыкновению неопрятен и велик шанс попортить закуски. Или, что еще хуже, выпивку. Я называю эти столы «столиками короля Артура». Пустуют они только под проливным дождем. Снег, мороз – людям все нипочем. Благо есть чем согреться. И из кухни понизу теплом тянет. Снег вытаивает асфальтовым языком, будто высунутым из входа-выхода «Трамвайной остановки». Поддразнивает недовольных непьющих. А в дождь никакое тепло не помощник, и народ теснится внутри. Вдыхает чужие выдохи.

Поговаривают, что «Трамвайная остановка» – «нахалстрой». Прикинули предприимчивые граждане, что место неброское, начальству не видное, но проходное, простыми людьми для троп облюбованное, ну и развернули по-быстрому точку. Из власть имущих туда захаживает только полиция. Но не часто, раз в месяц. Причем явно по каким-то своим поводам, с народом служивые не сливаются. Да и как им с обычным людом слиться, если в форме, при власти? И пусть тяга к прелестям жизни у людей государевых такая же мощная, как и у всех других, не остыла, не смогла ее форма выстудить, но ходы к ним, прелестям, совсем иные. Как, надо признать, и возможности. Народ, в свою очередь, улавливает отчуждение и тоже к власти не тяготеет. Баланс интересов, если надо уложиться в два слова.

Я регулярно и с удовольствием угощаюсь в «Трамвайной остановке». Без чопорности, без капризов беру, чем торгуют, и принимаю пищу за еду. Это возвышает нас обоих. Оно, чем торгуют, выложено на одноразовую бумажную тарелочку, забранную поверху фольгой. В темноте, пока вилкой не ткнешь, выпуская на волю дух измученного огнем продукта, она выглядит словно серебряная. Но после прокола вмиг скукоживается. Дух перестает подпирать ее изнутри, как голова пловца купальную шапочку. От укола вилкой – туш е ! – вся композиция сдувается, а сохранившаяся материя есть не что иное, как закусь.

Вилки в «Трамвайной остановке» дают алюминиевые, форменные растопырки. По логике, к бумажным тарелкам полагались бы вилки бумажные или хотя бы пластмассовые, чтобы тарелки дольше служили. Ну да где сегодня найдешь, чтобы как полагалось? Я собственно и не ропщу. Тем более, что и алюминиевые оказываются не бог весть какими прочными, не все выдерживают в отчаянной схватке с едой, напрягшейся, словно бицепс бодибилдера. Оттого и выглядят вилки, будто из них тюльпаны на Восьмое марта соображали, да завозились, праздник миновал, пришлось то, что получилось, назад на кухню снести.

Кошка, имея в виду внушительно количество поглощенных мою порций якобы кроличьего рагу, подозревает, что я тайно поддерживаю мышей. Несмотря на абсурдность этой инсинуации, объективно ее аргументы можно признать достаточно вескими. Ей кажется, что она все про меня знает, и по этой причине полагает это знание лишним. Я никогда не пытался ей ничего объяснять, доказывать, вообще избегал вступать в разговоры, а уж тем более препираться. Лукавить, однако, не буду: кошкино пренебрежение меня задевает. Неспроста же так хочется ее придушить. Уж точно не из-за носа же, разбитого дверью в день злополучного кошачьего проникновения в мой устоявшийся человеко-хомячий быт. Дело давнее, нос давно зажил, рубец почти незаметен. Тем более не за поругание абажура вызверился я на неприятное животное. И будильник… А что будильник? Ходит. Как и всегда ходил. Видно, в чем-то права дрянь подоконничная, есть во мне какая-то гнильца. Мы это оба чувствуем.