Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

– Вишневый, ты же знаешь, что я вишневые люблю.

– Ну-ну.

За щекой у меня, конечно же, не леденец. И не за щекой, если уж следовать точности, а за губой. Но там тоже нет леденца. Думаю, до вопроса про леденец мама меня раскусила, слишком внимательна к мелочам, редко что упускает. Впрочем, я в этом доме не новичок и прекрасно понимаю, что ответов здесь от меня не ждут. По крайней мере серьёзных. Какой серьёзности вообще можно ждать от переросшего полувек раздолбая?

Где-то в квартире открыта форточка, сквозняк залетает мне под брюки, я чувствую его там, где заканчиваются носки. Интересно, на этот раз одинаковые или я опять напутал?

«Вот сейчас и проверим».

«Тапки… Ты на них смотришь».

Мама стоит на пороге кухни, ладони выставлены перед грудью, на весу, пальцы растопырены, нацелены на меня, такую не обнимешь. Ногти сохнут.

– Не сердись, ма. Был рядом, вот решил заглянуть. Соскучился.

Да, временами я лицемерю. У меня, если кто запамятовал, хомяк закавказский на иждивении. Если бы я отобедал сегодня дома, то хомяк сдох от негодования. Потому в доме только хомячья еда, да и то максимум на два дня. Хомячьих, заметьте, дня. Для меня это семечки на один недолгий присест… Смешно, ведь это семечки и есть… А другой еды нет. Только водяные микробы в кране. А в среду – день выплаты аванса, и все опять будет. Скромно, но сытно. Все впритык, но рассчитано.

На кухне у мамы телевизор неутомимой погремушкой распугивает ее одиночество. В данный момент он агитирует за средство, гарантированно удаляющее жирные соусные пятна с галстуков печальных однотонных расцветок. Стиль галстука подчеркнут особо. Судя по всему, где-то среди нас скрываются люди, ратующие за пестрые аксессуары, на которых ничего не заметно, хоть весь соусник на них вылей. Неохваченные. По настойчивости экранного коммивояжера и зазывной улыбки его партнерши по ролику догадываюсь, что их еще очень много.

На середину кухни неспешно выходит Матильда и внимательно смотрит на меня снизу вверх. Мы оба знаем, что это ее территория, при худшем раскладе Матильда мирится с присутствием на ней мамы. Поэтому я чопорно вежлив и слежу за своими манерами:

– Добрый день, Матильда.

Она не отвечает, хотя небольшой, возможно непроизвольный шаг вперед свидетельствует о том, что ей интересно, а я не противен.

«Ты уверен, что хочешь этого?» – спрашивает взгляд темных, задумчивых глаз.

«Да», – отвечаю ее же способом, оставляя губы плотно сжатыми. Кстати, так я выгляжу серьезнее и привлекательнее. Если бы не губа. Не зря столько времени репетировал перед зеркалом.

«Возможно, ты пожалеешь». – Матильда чуть склоняет голову набок.

«Всё может быть», – киваю бесстрастно.

«Ну, смотри», – решается она и подходит.

Я наклоняюсь и глажу псину сначала по голове, потом по спине. Чувствую, как напряжённое тельце под моей рукой расслабляется, подыгрывает движению. Теперь главное вовремя убрать руку, иначе буду наказан. За фамильярность. За ее, собачью, неосмотрительную податливость и неуместное дружелюбие. За то, что перестал гладить. Словом, за всё разом.

Они с мамой очень похожи, как и положено хозяйке и ее собаке. Я бы, честно говоря, поостерегся заводить таксу.

Матильда. Моя бывшая с моим новым хотели свою дочь назвать этим именем, со мной советовались, мне понравилось, но в последний момент передумали. Так бывает. До поры до времени родители всевластны над своим потомством и иногда чудят. Наверное, из-за этого, из-за пересмотра имени, дочь и выросла у них редкой стервой. Я называю ее Нематильдой. Впрочем, по моей версии она вся в мать. Я даже с отцом Нематильды на этой почве почти сдружился, два-три тоста оставались до брудершафта. Изводила его, следующего за мной в строю моей бывшей «разведеныша», пока сама наконец не выскочила замуж. Так появился новичок, кого можно было сживать со света. Моя дочь, а они со сводной сестрой от случая к случаю общаются семьями, говорит, что благоверного Нематильды только отцовство удерживает в семье. Я его понимаю: не так-то просто решиться оставить обожаемую дочурку с такой фурией. Мне ли не знать. Моя бывшая тайно мечтает, что когда Нематильду бросят, а надо быть полным идиотом, чтоб не понимать – это вопрос времени, внучку отдадут ей.

«Видимо, разрушение жизней – действительно увлекательная вещь. Ты об этом не думал?»

«Угадай ответ».

В ответ на откровения бывшей я, заставив ее слабовольно уронить нижнюю челюсть, объявил, что и сам бы не прочь взять девочку.

– Но… – Прорыв состоялся, и следовало начать быстро пятиться. – Ты же знаешь, что мне не хватает собранности, ответственности, поэтому следовало бы начать с собаки, а я, как видишь, застрял на стадии хомяка. Хомяк «клеточное животное», за него отвечать слишком просто. Это о той, девочке, что ты имеешь в виду. Я же совершенно о другом…

Почему ей так нравится обзывать меня тварью?

– Тебе нравится имя Матильда? – спрашиваю мамину псину и, пользуясь замешательством, быстро убираю руку и так же быстро встаю.

«Уважаю. Умеешь», – читаю в прищуренных собачьих глазах.

Ну, хоть кто-то.

На рекламе телевизор как-то по-особому наддаёт, видимо, надеется перекричать эхо в моих карманах.

– Сейчас лак высохнет, поставлю борщ разогреть. Хочешь – сам поставь. Будешь борщ? – доносится из комнаты.

Квартирка маленькая, комната рядом, спокойно можно переговариваться.

– Конечно, поставлю.

– Только в кастрюлю своей ложкой не лазь.

– Конечно не буду. Хомячура кланяться тебе велел…

– Тебе сколько лет, сын? Седой, потёртый, а все в игрушки играешь. Завёл себе друга по разуму. Весь в отца. Сушек возьмешь своему Хомячуре. Напомни, когда уходить соберёшься, сам не ищи.

– У тебя ведь всегда дынные семечки…

– Отсыплю.

– Спасибо.

– Не тебе.

– Не от меня.

– Ты не меняешься. Поздно уже.

– Уже уходишь?

– Подловила. Признаю.

Телевизор старый, картинка у него серо-зелёная, а при виде меня он еще больше бледнеет, помнит, как я обошёлся с его предшественником. Откуда ему знать, что сейчас я совершенно для него не опасен. Однако грех не воспользоваться замешательством, я вальяжно усаживаюсь на табурет. Если кто пробовал, то понимает, каково это – расположиться на табурете вальяжно. Целая наука.

Телевизор нервничает, пытается задобрить меня анонсом «Ликвидации» с Машковым. Потом скороговоркой выгружает на пять с половиной квадратных метров миллионы кубов невесёлых отечественных вестей и оттеняющих их катастроф из жизни ближнего и дальнего зарубежья. Наконец, уже бодренько – облегчился, – к заветному. Ради чего все и затевалось. Про личную обеспокоенность руководства страны трудностями, которые героически преодолеваются верным населением. Но собранные на властном Олимпе воля, решительность, интеллект… не дремлют, дабы искоренить нашу общую косолапую неустроенность. И мою, избирателя, личную.