Андрей Виноградов - Не ум.ru [litres]

Таких ответственных, занятых людей моя сраная жизнь заботит, а я, тварь такая, циник! Мне, сука, забавно.

Тварь? Надо бы позвонить ей, как справляется?

Помню, дураковали на поминках предыдущей правящей партии: «Надо было поменьше ей переживать за страну, людям жилось бы лучше». То были поминки! С размахом гуляли, на таких порванные баяны никто не считает. Как оно в этот раз сложится? Чем нынешние запомнятся? После истории с вызволением Тё из зиндана и коллизией с полицейским я строго слежу за тем, чтобы не проговаривать мысли вслух. Про себя думаю. Рот на замке. Пальцем губы проверяю на всякий случай. А инстинкты всё равно вопят что есть сил: «Заткнись уже думать, болван!!!»

Но сегодня я без тормозов, отчаянный. На дворе воскресенье, и мне непривычно прёт. Сушки, к примеру, обещаны. Про семечки дынные вообще молчу. Пусть и не мне, в конечном итоге. Я складываю кукиш. Сделать это в тесном кармане так же трудно, как охотнику устроиться на ночлег в лисьей норе, однако же очень важно. Так мой вызов нагляден, хоть и частично скрыт от постороннего взгляда. Частично потому, что, приглядевшись и не будучи конченым, испорченным пошляком, вы можете догадаться, что именно происходит в моем кармане. Можете, можете… Даже не сомневайтесь.

Большим пальцем, ему единственному в фигуре кукиша живётся относительно вольготно, нащупываю дыру в подкладке, прямо по шву. Третьего дня в нее ключ от квартиры проскочил. Повезло, что на кафель упал и что в подъезде неприятность случилась. Прямо под ноги ключ выпал. Я услышал его и одновременно увидел. Удивительно, что не почувствовал, как металл по ноге скользнул. Наверное, думал о чем-нибудь важном, а ключ тёплый.

Последнее время со мной часто такое: думать, думая, что о важном. В самом деле старею. Не хочется? Да нет, если вдуматься, то все равно. Раньше я думал, что старость – это когда ты наконец-то понимаешь, куда идти, и почти не сомневаешься, что уже не дойдешь, времени не хватит, сил, при том, что время и есть силы. Еще видел в старости пик ротации человечества. Она мне казалась хуже смерти, потому что после смерти старики уже не вредны.

Ну сколько можно клеймить преследующее их, в природном смысле, поколение, то есть нас?! Нам же приходится воздерживаться от перепалок, уважать старость, как учили. А от воздержания, все знают, чего только дурного не образуется в организме. От головы до суставов. Вот и умираем, случается, раньше стариков. А они горько и обидно думают о нас в крышку гроба: «Сла-ба-ки». Мы о них так не думаем, а они о нас – да. Но на кладбищах черти шалят, от этого там легко заблудиться в мыслях. Еще там легко быть неискренним, не ощущая этого. Неискренность – это вообще очень по-человечески. И пока ты жив, и на кладбище, то есть тебе пока карта прёт, – странно было бы не реализоваться.

Сейчас все вижу проще: от этого сквозняка рамы не заклеишь. По-моему, очень важно вовремя укутаться в пуховый платок забвения. Нежно отгородить себя от ненужного, порой пагубного внимания. Правда, конструируя кокон, следует предусмотреть в нем небольшую щель. Через нее должно быть удобно плевать на окружающий мир. Пусть и фигурально. И возвышаться над ним, оплёванным, как никогда раньше. Это повод для тоста. Впрочем, в моем возрасте повод для выпивки уже не важен. Сам факт, что дожил при таком прицельном износе, уже достаточен для молчаливой здравницы. Однако мотив никогда не бывает лишним. Он придаёт выпиванию пусть призрачную, но осмысленность. И почти умерщвляет чувство вины на утро.

Хорошо бы еще в этих тонкостях разбиралось похмелье. Но ему, родимому, хоть бы хны – что есть повод, что нет его. Царит, дрянь, аж с души воротит!

Похмельный, я словно закреплен на штативе. Могу шевелить только глазами, частично запоминать увиденное, улавливать звуки и обонять. Наверное, эта многофункциональность делает меня совершеннее самого продвинутого фотоаппарата. Впрочем, тут я могу заблуждаться, мало смыслю в технике. Даже пишу по старинке – пером. Не гусиным, конечно, если гусь не обладал стальным оперением. К компьютерам отношусь со скрытой враждебностью, но владею. Открытая демонстрация отношения грозит мне утратой работы, а список потерь, что с ловкостью фокусника встроится в фарватер этой печали, даже начинать не хочется. Ибо заведомо известно, чем он закончится. Это «3G»: долоден, дрязен, довнист. Если последняя характеристика, я о довнистости, требует пояснения, то вот оно: мне не приходилось встречать людей, у которых с утратой стимулов к жизни не испортился бы характер. В конечном итоге люди не сталь, чтобы закаляться. Или они перестали быть пригодными для такой закалки. Это конечный итог. По сути своей он как вывод не важен. Финишная ленточка, поддавшаяся бегуну. Потому что важна не порванная, кем-то сотканная ткань… Сотканная ткань, связанная вязь, скружевленное кружево… Чушь. Важен результат. И он налицо.

Все это не имеет касательства к моей маме. У нее стимул к жизни не просто в наличии, он в полном порядке. Это не дом, не семья. Только работа.

«Характер?»

«Что ж…»

– Ма, скоро ты?

– Две минуты.

Может сейчас самое время?

– Ма, забываю спросить, вылетает из головы, память дырявая: когда я хоронил бабулю…

– Вот только не начинай.

– Да какое уж тут начало. Я который раз продолжить пытаюсь.

– Давай обойдемся и без начала, и без продолжения. Вообще без этой темы.

Я слышу, как она включает фен. Вряд ли для того, чтобы ногти быстрее высохли. Фен старый, шумный и мешает говорить. Наконец-то нашел способ зацепиться за жизнь, объяснить, почему его никак нельзя на помойку. Но я тоже не самый тихий и фен мне перешуметь – плевое дело.

И сразу открывается тишина. Как дверь в невозможное.

– Ты ведь о своем деде. Я права?

– Так это был он?

– Откуда мне знать. Наши его посадили в свое время за то, что финн, как шпиона. Финны уже дома после наших лагерей, выжил, пару лет от себя добавили. Возможно за то, что недостаточно нашпионил. Я и не знала, что он в наши края вернулся. Он, кстати, не финн, а немец. Из обрусевших, но кровь не разбавлена, блюли себя. С Финляндией же не знаю, чего он там намудрил. Может, и впрямь служить устроился. Мать твоего отца тоже чуть в дальние края не уехала, но повезло ей не по чину. Или вступился кто за нее. Больно хороша собой была.

Не по чину? Неверное слово. Когда мама говорит о чем-то ей неприятном, обязательно ввернёт что-нибудь из старорежимного. Но что имела в виду? Не по заслугам провезло? Ладно, не главное. Чудо, что вообще заговорила на эту тему. И… ну да, бабуля, если судить по снимкам, была в молодости чудо как хороша собой.

– Я думал…

– Всю жизнь ты не о том думаешь.

– Как скажешь.

– Уже сказала. И, заметь, не раз. Что-то переменилось?