Татьяна Василевская - Дом у скалы. Все остальное — декорации

Бывало, что кто-то из ее ухажеров колотил его. Мать не вмешивалась, не пыталась заступиться. Она и сама то и дело ходила с фингалом или разбитой губой, или распухшим носом.

Он ненавидел всех ее мужиков — вечно пьяных, матерящихся, больше похожих на животных, чем на людей. И ее ненавидел. Не за то, что она тоже почти всегда была пьяная, ничего не соображающая. И не за то, что могла избить его до синяков или позволить сделать это очередному любовнику. Ее он ненавидел за то, как она висла на этих скотах, позволяя им вытворять, что угодно. Униженно цеплялась за очередного кавалера, которому она надоела, и он решил от нее уйти.

В памяти, порой, всплывало расплывчатое воспоминание — мать смеющаяся, красивая, в нарядном платье. Она держит его за руку, что-то ласково и весело говорит, и они идут куда-то. В какое-то приятное, интересное место. Но куда именно он не помнил. Только мать, окруженную ярким солнечным светом. Возможно, они куда-то ходили, когда он был совсем маленький. Когда отца еще не посадили, а мать не начала пить и не опустилась. Отца он совсем не помнил. Из тех времен в памяти остался только этот маленький обрывок. Как фотография в альбоме.

Он был ужасно худой. Вечно голодный. Вечно грязный. Хуже всех одет, не только в классе, но, вероятно, во всей школе.

Однажды он пробрался в школьную столовую и съел все котлеты, приготовленные на обед. Повариха подняла страшный ор. Учительница вызвала мать в школу. Мать, естественно, не пришла. Он даже не стал ей говорить. Да она, навряд ли и поняла бы в том состоянии, в каком она пребывала вечером того дня, что от нее требуется. На следующий день после уроков учительница спросила, когда придет мама. «Она не придет», — сказал он. Учительница внимательно посмотрела на него, а потом взяла его за руку и повела к себе домой. Она накормила его обедом. Вкус горячих щей с ароматным свежим хлебом он запомнил на всю жизнь. После обеда она помогла ему сделать уроки. К ней кто-то пришел, и она вышла из комнаты. На трюмо лежали деньги. Десятка, три рубля и мелочь. Он взял трешник и сунул в карман. Решил, что купит мороженого, сигарет и еще чего-нибудь вкусного. Может пирожных или конфет. Учительница ничего не заметила, или сделала вид, что не заметила. Он ушел. Дошел до палатки с мороженым. Постоял, выбирая, какого мороженого и сколько взять.

— Какое тебе, мальчик? — спросила мороженщица.

— Никакое, — сказал он, убирая деньги в карман. После этого он долго ходил по улицам. Просто так, без какой-либо цели. Когда он позвонил в дверь, было уже почти одиннадцать вечера.

— Игорь! Ты что так поздно здесь делаешь? — изумленно сказала учительница. — Твоя мама знает, где ты? Она, наверное, волнуется…

— Возьмите, — сказал он, протягивая ей три рубля. — Я взял, когда Вы вышли из комнаты.

Она грустно посмотрела на него.

— Оставь себе. Купишь мороженое.

— Не хочу я мороженого! — крикнул он. — Не люблю, терпеть не могу. Заберите деньги!

Она взяла протянутую трешку, и он убежал.

Пару раз мать пыталась «завязать». Она переставала пить. Прибиралась в квартире. Стирала и гладила одежду. Готовила обед. Даже как-то сходила с ним в кино. В первый раз она продержалась неделю. Он даже поверил, что все теперь наладится, будет по-другому. Как раньше. Радовался. Ходил счастливый. После уроков бежал домой. Даже домашнюю работу делал, что бы порадовать ее хорошими оценками. Через неделю она запила. По-черному. Появился новый «кавалер». Совсем уж какой-то опустившийся алкаш. Вторая «завязка» длилась три дня. Игорь уже не радовался. И не верил, что все наладится. Просто ждал, сколько времени продлится трезвая спокойная жизнь. Когда он вернулся домой и услышал из кухни пьяные голоса, он развернулся и ушел. Два дня ночевал в подвале, потом пришлось возвращаться.

Когда ему было двенадцать, очередной материн любовник набросился на него с кулаками. Он сильно побил его, и Игорь схватил нож и бросился на него. Мать заорала. Повисла у сына на руке. А мужик ударил его так, что он потерял сознание. Очнулся в больнице. К делу подключилась милиция. Соседи, слыша совсем уж страшные крики, позвонили в отделение. В конце концов дело дошло до суда. Мать лишили родительских прав.

В детдоме было еще хуже, чем дома. Его били каждый день. Он отбивался яростно, в нем кипела ненависть. Но нападали обычно не по одному, а человека по два, по три. В конце концов его валили на пол и били ногами. Спустя какое-то время он перестал дожидаться, пока его начнут бить. Стал нападать сам. Первым. Бил изо всех сил и куда придется. Его стали бояться. Воспитатели то и дело отправляли его в «карцер» — маленькую комнату без окон, запираемую на замок, в которую сажали самых отъявленных хулиганов. Но детдомовцы, даже старшие, перестали его задирать. Больше его никто не трогал.

Северцев открыл глаза и потянулся за бутылкой. Коньяк и водка давно закончились. Осталось только вино. Но и вино сойдет. Он налил полный бокал и выпил залпом. Он не хотел ни о чем вспоминать. Ни о хорошем, ни о плохом. Вообще ни о чем. Он вообще ничего больше не хотел. Если бы можно было напиться и забыться раз и навсегда.

— Посмотрите! Посмотрите, что этот безумный натворил! Посмотрите, до чего он себя довел!

Он повернул голову в ту сторону, откуда раздавался голос. В комнате были Элени, Костидис, Такос и доктор.

— Посмотрите! — снова повторила гречанка, обводя рукой разгромленную гостиную. Пол был засыпан осколками стекла и керамических ваз. Стулья валялись разломанными. На экране огромного телевизора, чуть ли не во всю стену, виднелась большая вмятина. Повсюду валялись пустые бутылки. — Я пыталась его остановить. Но разве он послушает. Ведь в гроб сам себя вгонит! — причитала Элени, прижимая руки к пышной груди. — А сегодня совсем обезумел. Все разнес! Как дикий зверь метался по комнате. Кричал. Матерь божия. Я перепугалась до смерти.

Северцев обвел незваных гостей мутным взглядом налитых кровью глаз.

— Чего приперлись?! Убирайтесь! Пошли вон! Все на х… отсюда! — заорал он. Элени всхлипнула. — Не желаю никого видеть! Чего встали?! Уе…! Вон отсюда!

— Видите! — гречанка схватила врача за руку. — Он сошел с ума. Лишился рассудка. Больше недели пьет. Ведь и впрямь допьется так до смерти. Доктор, умоляю…

Она заплакала, уткнувшись лицом в передник.

— Такос, давай-ка, помоги. Нужно его подержать, я сделаю укол, — сказал врач и решительно шагнул к, впавшему в буйство, хозяину дома.

— Ааа! Суки! — орал, находящийся в невменяемом состоянии, Северцев, вырываясь из здоровенных ручищ сына служанки, пока доктор делал ему успокоительный укол. — Убью, твари!