Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Но стук в дверь, резкий, как выстрел, лишил меня и этой малости.

На негнущихся ногах я поднялась с пола и пошла к двери. Слезы комом стояли в горле, мне было откровенно плевать, кто же там так назойливо просится внутрь, барабанит, мало что не кричит. Стук раздавался снова и снова. Я замерла, подойдя совсем близко, оставалось только потянуть ручку на себя. Но кошка, сидевшая по другую сторону окна, с трудом различимая в солнечных бликах давно немытого стекла, заставила меня остановиться. Всклокоченная, как после драки, она горбила спину и беззвучно открывала пасть, оголяя россыпь белых, острых зубов. Казалось, умей она говорить, то закричала бы на меня, требуя не двигаться, даже не думать открывать. Но следующий стук в дверь окончательно испугал ее, и кошка спрыгнула с откоса куда-то вниз, скрываясь в зарослях смородины.

Это место определенно сводило меня с ума. Возможность увидеть живого человека, пусть и нагло барабанящего в мою дверь, вмиг стала подарком судьбы. И я открыла. Там мог оказаться кто угодно — местный алкаш с острой розочкой из бутылки, малолетняя шпана, прознавшая о городской приезжей, участковый, решивший проверить мои права на нахождение здесь, или Леня, который вдруг понял, что я его единственная любовь. Алкаш при таком раскладе выходил самым безобидным посетителем.

Но на крыльце стояла старуха. Высокая деревенская бабка в черном вдовьем платье, с такой же косынкой, прикрывающей седые волосы. И никакого Лени.

— Здравствуйте. — Голос был хриплым, но все-таки он протиснулся по сдавленному слезами горлу. — Вы к кому?

— Ты что же, Черныховская внучка? — спросила бабка, впиваясь в меня на удивление чистым, острым взглядом.

— Да.

— Ну, значит к тебе я, здравствуй. — И присела на краешек старой, покосившейся завалинки. — Да ты садись, в ногах правды нет.

— Вы кто? — Непрошенная гостья с ходу начинала меня раздражать.

— Соседка я старинная, видела вчера в окно, приехал кто-то, дай, думаю, зайду, вдруг помощь нужна… — Зыркнула на меня и похлопала ладонью рядом с собой, садись, мол, чего стоишь?

Речь ее была правильной и совершенно не деревенской, и сама она, старая, но не сгорбленная старостью этой, не вписывалась в привычный образ старожилки захудалой провинции. Только мрачное платье да прозрачные пряди седых волос выдавали в ней человека прошлых времен.

Я осторожно присела на краешек завалинки, ощущая, как тепло от разогретого дерева передается и мне, успокаивает, согревает. Да и старуха не выглядела опасной. Скорее назойливой, но чего ожидать от человека, живущего в погибающей деревне, где и каналов, наверное, ловит всего два — один с новостями, второй с мыльными сериалами времен девяностых? Даже этот цепкий взгляд прозрачных глаз перестал меня тревожить. Ну, смотрит, пусть смотрит. Не стеклянная, не затрусь.

— А ты городская, да? — продолжала бабка, поглядывая мне за плечо, туда, где через приоткрытую дверь виднелась пыльная комната с горой вещей, выпавших из комода.

— Да, я здесь давно уже не была. Дом готовлю к продаже, — ответила и захлопнула дверь, благо до ручки оказалось только потянуться, не вставая с уютной завалинки.

По лицу бабки мелькнула тень разочарования. Ей определенно было интересно посмотреть, как жил усопший сосед, но потрошить быт деда перед незнакомой теткой я не планировала. Словно почуяв мое напряжение, бабка вдруг улыбнулась, ровный ряд белых зубов выглядел бы пугающим, не будь сейчас так легко заказать вставную челюсть, и проворно вытянула из-под лавки небольшой бидончик.

— Я вот тебе попить принесла, умаялась небось, с непривычки-то?..

Взгляд прозрачных глаз гипнотизировал, мне совершенно не хотелось пить, но я кивнула.

— Конечно, умаялась, вон, бледная вся, на, попей, доченька, попей…

Она наклонила бидон, сняла с него крышку и осторожно плеснула в нее чего-то желтого, терпко пахнущего. Я и не заметила, как белая ручка этой самой крышки оказалась в моих руках, как поднесла ее к губам, как послушно сделала первый глоток, ожидая почувствовать приторную сладость переваренных яблок, но питье оказалось прохладным, кислым и горьковатым.

— Что это? — Запоздалый вопрос заставил бабку хитро осклабиться.

— Вишня дичка, макова водичка, травки с полянки да две поганки, — скороговоркой выпалила она, помолчала, наблюдая, как вытянулось мое лицо, и залилась громким смехом, слишком молодым и звонким для ее лет. — Ох, совсем ты городская, девка! Яблочки это зимние, вот и кислят. Пей!

И я выпила. Сделала глоток, потом еще один, потом еще. Внутри разливалось тепло и спокойствие. Два давно забытых чувства, которые во мне давно заменили тревога и холод. Одиночество и тоска. Вина и неустроенность. Но сидеть на завалинке рядом с домом, пить домашний компот, щуриться на полуденное солнце и дышать разогретым деревом было приятно. Очень приятно. Даже бабка, мимоходом расспрашивающая о всяком, абсолютно не напрягала. Легче было ответить и снова замереть, наслаждаясь теплом и спокойствием. Спокойствием и теплом.

— А зовут тебя как?

— Тося.

— А маму твою?

— Елена.

— А брата как?

— Михаил.

— Красивые имена.

— Нас дедушка так назвал.

— А почему не папа?

— У нас не было отцов. Ни у Мишки, ни у меня.

От куста с шиповником взлетел тяжелый шмель, он деловито зажужжал, облетая цветы, выискивая самый ароматный. Я принялась следить за ним, испытывая неописуемый восторг. Такое маленькое существо, живое и теплое, кружилось передо мной, и я тоже начинала чувствовать себя живой. Хоть бери и начинай жужжать.

— Вот как значит, безотцовщины… Что ж поделаешь. Значит, мама вас растила?

— И дед.

— И дед. А Лена-то, мама ваша, приезжала сюда, когда? Не видала ее ни разу.

— Нет, она деревню не очень любит.

Шмель еще немного пошумел рядом и устремился к кустам за забором. Я разочарованно вдохнула и сделала еще один глоток. Компот в крышке не заканчивался, хотя я пила и пила его, наслаждаясь прохладной горечью.

— Что ж так? Хорошо на природе, чего не любить?

Я задумалась, вспоминая, и наконец отыскала ответ где-то очень глубоко в памяти.

— Ей тут спится плохо. Сны дурные. Голова тяжелая. Не любит.

— Вот как… А тебе как спится?

— Да ничего обычно. А сегодня с дороги плохо спала.

— А ты как спать соберешься, подойди к окошку да попроси.

— Чего попросить?

— Чтобы мак-цветок тебе сон приволок. — И снова залилась своим девичьим смехом.

Стоило это простому слову из трех совершенно обычных букв прозвучать, как я словно очнулась ото сна. Руки сами собой сжимали крышку от бидона, на белом поле ее бока красовался алый, налитой мак. Я перевела взгляд на старуху, та смотрела на меня, оборвав смех.