Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

Вернулся домой, ветром шатало, этот осколок ему внутри много вреда причинил, туго шёл на поправку. Жила тогда у нас в деревне бабка Журавлиха, царство ей небесное, вот она его травами и выходила. Да и не его одного, потому как тогда в деревне врачей не хватало. В военкомате его и в живых считать перестали, а он помаленьку и выкарабкался. К весне Семён совсем оклемался, а в сенокос уже работал в колхозе на тракторе от МТС.

Второй год войны был неурожайный, дождей было мало, да и то они прошли не вовремя. Район не выполнил план по хлебосдаче. Ясно, председателя райисполкома Овсянникова, двух председателей колхозов и ещё несколько мужиков, что поязыкастей, объявили врагами народа и только их видели. В районе объявили месячник по сбору продовольствия для фронта. В колхозах выгребали всё, что можно и нельзя, ребятишки целыми днями пропадали на поле и собирали колоски, активисты ходили по дворам и в счёт плана района выгребали «излишки».

Была осень. Вдруг к Зарецким прибежала зарёванная Зойка Макушева, соседская девчушка, и запричитала: «Ой, дядя Семён! Помогите! Приехали какие-то мужики и всю картоху забирают, а мамка на всех кидается с топором. Помогите!»

Даже одеваться не стал, как был в галошах на босу ногу и без рубахи, так и кинулся. На улице ни души, все попрятались и со страхом ждали — авось пронесёт, и у них не будут отбирать последнее. Ещё издали у двора Макушевых увидел подводу, а в самом дворе слышался истошный крик: визжали от страха ребятишки, причитала Варвара. Была она растрёпанная и страшная, с топором в руках металась у открытого погреба и выкрикивала:

— Только суньтесь, сволочи! Первому, кто полезет, — башку отрублю, а там пусть судят! Люди! Да как же это! Мужик на войне, а у детей последнее забирают! Ведь с голоду замрём!

Видать, активистам и самим было не по себе от такой заготовки продовольствия, к тому же никто не хотел лезть под топор.

— Ефим, чёрт с этой картошкой. Вон сколько у неё ребятни.

— А как план райкома выполнить? Забыли, куда Овсянникова упекли, и всё за жалость, — выговаривал им председатель сельсовета Ефим Волошин. — Мы что, эту картошку себе берём? Вас же трое мужиков, а с одной бабой не сладите. Чё вы на неё смотрите.

И осёкся, попятился назад, перед ним стоял Семён.

— Шкура! — Сквозь зубы шипел и задыхался Семён. — Там их отцы и мужья кровь проливают, а ты здесь в тылу воюешь с их бабами да ребятишками… — А дальше ничего не помнит, помутнение нашло. Одно помнит, как истошно визжал Волошин, мужики пытались его утихомирить.

Когда дома пришёл в себя, то понял, — ему крышка. Тогда за одно слово людей отправляли на Колыму, а здесь припишут срыв сбора продовольствия для фронта, это уже «пахнет» вышкой. Причитала мать, всхлипывала сноха Анютка, на печи молча жались друг к дружке ребятишки. Тятя хмурился и бесперечь курил.

Утром чуть свет отец разбудил его, мать собрала котомку, попрощался он со всеми и прямиком в военкомат. Это он вовремя сделал. Чуть погодя, в ворота уже стучали верховые из НКВД. Тятя был догадливый и загодя присоветовал им искать у свояка в Сычёвке, а когда его там не нашли вернулись назад. Теперь он им сказал, что он может прятаться только у тестя в Верхобском, больше ему негде схорониться. Когда Степана и там не нашли, то арестовали самого Захара Ильича как пособника врага народа.

Семёна спасло одно — под Сталинградом заваривалась такая каша, которую можно было расхлебать только срочной мобилизацией резервов и техникой. Поэтому требовалось много чего, но главное — пополнение личного состава. А райвоенкомату чего мудрить? Вот он доброволец, документы в руки и вперёд!

Когда энкэвэдэшники обыскались Семёна, тогда и сообразили справиться в военкомате. Только в это время в Челябинске механик-водитель Зарецкий уже загнал на платформу новенький Т-34, и эшелон загрохотал без остановок в холодные приволжские степи, где от взрывов дрожала мёрзлая земля. Пока послали запрос в особый отдел части, где служил Степан и его нашли, Сталинград уже освободили. Особый отдел сообщил, что Степан не враг народа, а наоборот, награждён орденом за защиту города, носящего имя товарища Сталина. А раз так, пришлось его отца, Захара Ильича освобождать из застенков НКВД.

С фронта Семён вернулся весь в орденах и медалях, живой и невредимый, и как сел на трактор, так и пахал до самой пенсии. А вот когда стал пенсионером, то всё чаще стал задумываться о прожитом. Вспоминал свою жизнь, сожалел об ошибках, и это ему доставляло удовольствие. Всё чаще сравнивал, как было раньше и что сейчас, даже ударился в политику, ни одной программы «Новостей» не пропускал, даже наладился читать газеты.

Об одном жалел, — на старости остались вдвоём с Марьей, все дети разлетелись по свету. И выходило, что винить некого. Дочка, Надежда, вышла замуж за военного и укатила на Восток, — как её упрекнёшь? Сын Володя до последу жил в деревне, а как колхоз развалился, подался к армейскому корешку в Кемерово, в шахтёры. Уехал не от хорошей жизни. Вместо того, чтоб работать на земле, как завещали деды, полез под землю. И это плохо.

Из всех детей один Витька оказался каким-то непутёвым. Не всё складывалось гладко и у других, но всё как-то утрясалось, а этот успел уже и жениться, и развестись. Оно бы всё ничего, вот только жалко внучку, такая хорошая девочка, а растёт без отца. Пороть бы его стервеца, как порол его отец, да силы уже не те.

Зато старшим сыном Семён гордился. Живёт Николай в городе, а работает аж главным инженером какого-то крупного завода, и для всех он — Николай Семёнович. Во как. И вот чудно, как он оказался в инженерах. Он об этом часто вспоминал.

В роду у Зарецких основное рукомесло — это крестьянский труд, а это скотина да земля-матушка. И откуда у Кольки появилась эта тяга к железякам и науке? Вроде и учился в деревенской школе, после войны учили их абы как, а он всё одно, отчебучил.

После десятилетки заикнулся про учёбу в городе, но Семён прикрикнул. У него тогда на руках уже были не могутный тятя с маманей со своей колхозной пенсией, аж по восемь рублей на каждого. Кроме Кольки ещё трое, а работник в доме один. Но Колька оказался настырный, не спорил — нельзя, значит, нельзя. А самого заколодило стоять на своём — будет он учиться.

Случилось это летним делом, в сенокос. На покос тогда уходили с ночевьём. Хоть и трудное, но весёлое это было дело: ладили шалаш, в соседнем озерке ставили сети, а сами целый день махали литовками, косили траву. Вечером запалят костёр, варят уху или похлёбку. Ещё пили чай, но чай особый, заваривали его смородишным листом, зверобоем и душицей. Приволье, красота!

На третий день, когда уже выпластали почти всю деляну, Семён послал Кольку к роднику за водой. Ушёл Колька — и нет его, и нет. Спровадили за ним Володьку. Тот вернулся и говорит: