Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Тятя, а его нигде нет.

Как так? Кинулся Семён к шалашу, а там записка: «Тятя, прости меня, но я поехал в город сдавать экзамены в институт».

Здорово тогда осердился Семён на Кольку, но и тот, поганец, долго гонор держал, больше года от него не было ни слуху, ни духу. Мать чуть с ума не сошла. Потом объявился. И вот, поди ж ты, какой настырный: жил на одну стипендию и не пискнул, сам себя питал и содержал: то вагоны разгружал, то дежурил ночным сторожем в детском саду, то подряжался в дворники.

Хоть и долго сердился на него Семён, только нет-нет, да и защекочет где-то в душе деревенское тщеславие, — как никак, а из рода Зарецких его сын первым получил высшее образование. Вышел в люди. Тогда, после войны, колхозникам уже полагались паспорта, по налогам тоже послабка вышла, тогда-то из деревни многие кинулись в город, да не все пришлись ко двору и месту.

Когда Колька заявился на каникулы в первый раз, то привёз матери платок, а ему сатиновую рубаху. Чуял за собой вину, что пошёл супротив родительской воли, а подарки — это, вроде, как на мировую. Помирились. А куда денешься, когда парень не в баловство ударился, а в учение. Тут ещё Марья плачет навзрыд, весь платок залила слезой, хоть выжимай.

Сейчас Колька сам дед, внук Васятка ходит во второй класс.

Семён заметил, что бабы стали мало рожать. Раньше у них было три седьмых класса, два десятых. Чтобы не перепутать, делили на «А», «Б» и «В». Теперь это без надобности, всего по одному классу, и то не полному. В Берёзовке вообще семилетка, ребятишки заканчивают десятый класс в Покровке, живут в интернате. А это плохо, когда дети отрываются от своего дома, без пригляда родителей. Потом удивляются, нет у детей тяги к земле, норовят жить в городе. Как удержишь, если с малых лет приучили по чужим углам мыкаться. Старики говорили — нельзя детей отпускать из деревни, пока не женятся и сами не заведут семью.

Да, мало стало детей. Взять хотя бы Зарецких: у деда с бабкой было восемь ребятишек, у отца с матерью — шесть, у самого Семёна — четверо, а у того же Кольки — только двое, у внука Игоря — всего один, Васятка. Во, брат, какая грустная арифметика получается, это куда же мы катимся? А ну, как Васятка вообще будет бездетным? Выходит, тогда роду Зарецких каюк?

Как-то приезжал Колька, разговорились с ним про это, а тот ему грамотно всё и растолковал, как по полочкам разложил:

— Тятя, а зачем сейчас много детей? Ну, зачем? Чтобы они из родителей тянули соки? В садик устроить — проблема, выросли — жилья нет, где новым семьям жить? Государство о молодых не заботится, ну и зачем эта морока? Сейчас все живут для себя. Раньше как? Рожали для того, чтобы в семье было больше рабочих рук и прокормиться, а мать не работала. Жили большими семьями, а сейчас это зачем? Сейчас не руки кормят, а голова.

— Так скучно же без детей. Ради чего тогда и жить? Как же без детей и внуков, без их возни и гомона. Не видеть, как они тянутся к тебе, цепляются слабыми ручонками за жизнь, а ты им помогаешь, и сердце кровью исходит за них. Так на Руси было с испокон веков. Только так она могла за себя постоять, сам же знаешь, сколько охотников было на нашу землю-матушку.

— Сейчас уже особо не зарятся на нас, наконец дошло, после того, как этих охотников в сорок пятом уму-разуму научили. Всё меняется и у нас. А чтобы не было скучно без детей, заводят собак и кошек. Говорят, что они благороднее некоторых детей.

Нет, это плохо. Не понимал Семён, как это можно прожить без детей. По христианскому обычаю после себя на земле надо оставить след своим потомством, а не кошками и собаками.

Где-то в конце лета приезжал он со снохой Зинаидой погостить, и стал Колька звать родителей в город справить свой юбилей. Ишь, сатана, с жиру бесится. Марья сразу отказалась:

— Нет, сынок. Отошло моё время по гостям разъезжать, ноги совсем отказывают, а вот дед пущай съездит.

Так и порешили, поехал Семён один. Надел новый костюм, хромовые сапоги гармошкой, в каждой руке по сумке, подмышкой три берёзовых веников, укутанных в марлю. Это гостинцы.

Лет двадцать не выезжал Семён из родной Покровки, и теперь его всё удивляло. Первое, — это то, что весь автобус был оклеен срамными картинками, даже на стеклянной кабинке шофёра был огромный плакат, а на нём голая девка отклячила задницу, титьки, как дыни, свесила, вылупила зенки, а в них хоть бы капля стыда. Что интересно, всем на это ноль внимания, только два парня хихикнули, и один сказал другому: «Гляди, какая тёлка».

Да в наше бы время… эх! Как-то в деревне появилась первая девка в мини-юбке. Что было! Бабы у колодца плевались, судачили, хотели уже её при случае отволосенить. Главное, парторг Гоша Звягинцев, взял её сторону, стал защищать: «Мода такая, — говорит, — девкам и бабам заголяться. Не пужайтесь, бабоньки, привыкайте. В городах уже все бабы ходят голыми до курдюка».

Разобрались: а это оказывается, новая учительница. Чему же она, сатана, научит ребятишек? И как в воду глядели, скоро все девки щеголяли голыми коленками. Но голые коленки — это ещё куда ни шло, а тут! О, Господи, да куда же мы катимся?

Одно хорошо, асфальтированная дорога. Какие-то три часа и ты на месте, а тогда? Не приведи Господи! Машин было мало, всё на лошадях, по два дня добирались до города. Летом проще, останавливайся в любом околке, выпрягай коней, пусть они пасутся. Запали костёр, и вари похлёбку. Зато зимой и в распутицу горюшка помыкали. Специально приходилось держать постоялые дворы, туда загодя подвозили сено, овёс. Ох, и мороки было.

В город всё больше возили хлеб в заготзерно, а назад разные железяки и товар для сельпо. Всякое было. Как-то приспичило везти мёд. Фляг тогда было мало, мёд с пасек свозили и сливали на складе в огромную бочку. А мёд, сами понимаете, тяжёлый, и было его где-то около тонны. Дорога трудная, с раскатами, на одних санях не увезти, а везти надо срочно. Как тут быть? Мёд засахарился, и не то что перелить, взять нельзя.

Председателем колхоза тогда был Кондрат Симаков, мужик горячий, но бестолковый, сам орёт, а присоветовать ничего не может. Работал у нас в колхозе шорником старенький такой, дед Гусачок, всё сбруи да хомуты чинил. Вот он и говорит:

— Я, Кондрат Михеич, техникумов не кончал, а ежелив ты мне три трудодня запишешь, я тебе всё в лучшем виде изладю.

Кондрат горячится:

— Ой, и он туда же, куда добрые люди. — Потом подумал-подумал и согласился: — Ладно, дед. Если это всё не насмешка, то я тебе даже пять трудодней запишу. Действуй.

Столковались. Дед Гусачок велел запалить костёр, выкатить из склада бочку с мёдом во двор, а сам — рысью в стройбригаду. Смотрим, тащит две маховые пилы, которыми брёвна распускали на доски, только совсем страрые. Эти пилы ложит в костёр, а сам бочку посерёдке ножовкой по кругу опилил, и в этот прорез давай поочерёдно вставлять горячие пилы. Пила сперва идёт как в масло, потом стопорится, а он уже ей на смену другую, горячую вкладывает. Так по переменке и развалил бочку надвое.