Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

А Егоров уже начальству доложил, что почти вывел на чистую радоновую воду врагов здоровья трудящихся. Разбавляли радоновый градус, это будет почище дела врачей 37-го! А тут я.

— Докладываю по делу Борисенко. Бред сумасшедшего.

— Ка-ак?! — вытаращил глаза Егоров.

Зовёт специалистов из отделов здравоохранения и строительства. Трясёт бумагами, чертежами, на меня волком глядит.

— Да, — говорю, — тут много оригинального и гениального, интересен даже сам подход к проблеме. Чего стоит только цепочка химического распада изотопов радионуклеидов. Но только всё это галиматья, расчёты липовые, а радон и радий, это элементы совершенно из разных опер. Вот заключение экспертов-химиков.

Посмотрите сами, — и раздал всем справки, расчёты, где ошибки подчеркнул красным карандашом. Минут пять все молча изучали, потом зашумели: «Бредятина!»

Кто-то предложил простую мысль: «Что мы голову ломаем? Вот же телефон. Василий Игнатьевич, звоните в Каменский горком. Уж они-то должны знать кто такой этот Борисенко Н. Г.»

Позвонили. А там как услышали про автора «проекта», и как из ушата холодной водой всех окатили:

— Борисенко? Да это же шизик. Душевнобольной. Стоит на учёте и периодически лечится в психбольнице. Хоть он и не буйный, но нас всех заколебал своими проектами. Одно время разработал документацию на строительство в городе метро. Потом обосновал проект освоения выпуска автоматов Калашникова у нас на авторемзаводе. Сейчас носится с идеей проведения в нашем городе международного кинофестиваля. Основанием считает то, что Пырьев, Титов, Шукшин, Кондратюк и сам Калашников, это наши земляки, и их авторитет должен работать на край!

— А вы ничего не путаете? Всё так грамотно изложено.

— Чего тут удивляться? Он одно время работал в проектном институте, и у него от перенапряжёнки крыша поехала. Сейчас лечится и всё что-то чертит, клепает свои шедевры.

Вот так. После этого Василий Игнатьевич ушёл на бюллетень, а со мной все стали дружно здороваться за руку. За спиной слышал: «Это тот парень, который Егорова завалил в больницу».

Прошло время. Как-то вызывает Егоров и даёт поручение:

— Через месяц у Брежнева юбилей — семьдесят пять лет. Надо подготовить поздравительное письмо. Вот Курганский обком уже в «Правде» поздравил. Ознакомьтесь с письмом и попробуйте в этом же стиле написать, это очень важно, — и подаёт мне газету.

— Позвольте, Василий Игнатьевич, я же экономист. Лучше бы вам это поручить отделу пропаганды и агитации. Это их хлеб.

— Они пишут от имени всего края, а мы должны поздравить от имени работников промышленности и сельского хозяйства.

Пошёл думать. В газете у курганцев было всё казённое: «Мы, как и все советские люди, воодушевлённые историческим съездом партии, одобряем и поддерживаем… Надоили… намолотили… выплавили чугуна… Эти всё итоги в честь славного юбилея верного ленинца… любимого…». И всё цифры, цифры.

А у нас все показатели трещат по швам. Ничего умнее не придумал, как по-кургански прокукарекал попугаем: «Как и все советские люди…», а дальше, хоть тресни, заклинило и не идёт. Что ни возьму, всё плохо, сами понимаете, засуха. Зерна меньше, мяса, молока, масла меньше, ввод жилья завалили. Пошёл к Егорову. Слушает он меня, а сам ехидненько ухмыляется.

— Думай. Это не цифры складывать, надо мозгами шевелить.

Стал шевелить. Набуровил что-то про бескрайние степи Кулунды, непроходимую тайгу и голубые горы седого Алтая. Не знаю, чем бы всё это закончилось, но вдруг звонок. С университета звонит Козырев Володя, учёная голова. Интересуется:

— Как живёшь? Чем занимаешься?

— Спасибо. Живу хреново. Вот пишу письмо Брежневу.

— Ты чё, у них думский дьяк? Зачем вообще писать?

— Как это? Юбилей. Необходимо в «Правде» поздравление.

— Я это понял, только не пойму, — зачем писать? Не проще, как у всех людей, позвонить по телефону. И быстро, и от души.

— Нельзя. Надо обязательно через «Правду», и чтоб: «Мы, как и все советские люди… воодушевлённые…» Это же генсек.

— Эх, Сталин вас ничему не научил. Нового идола пестуете. Вы хоть понимаете, что делаете? Зачем это всё городите? В крае ни мяса, ни масла, всё в Москву отгрузили, и его ещё поздравляете. Да от него уже спички надо прятать, — а сам хохочет.

Достал он меня. Хватаю бумаги и рысью к Егорову.

— Не могу! Не получается! Дайте любую другую работу.

— То-то, — усмехается Егоров, — в нашем деле ты господин дерево. Тебе многому надо учиться. Оставь всё мне, сам напишу.

И точно — написал. Через неделю читаю в «Правде» наше письмо-поздравление и оно не хуже чем у других. И цифры есть, только весь фокус в том, что он сравнил показатели не с засушливым годом, а с аналогичным годом прошлой пятилетки и всё получилось пристойно. Даже был приятно поражён, нашлось в письме место и моим «бескрайним просторам Кулунды и голубым горам седого Алтая», что чуть оживило поздравление.

Правда, потом мне открыли глаза, что все эти поздравительные письма и телеграммы в честь съездов и юбилеев в Москве вообще никогда не читают. Просто фиксируют кто прислал, а кто забыл, а потом делали нужные партийные оргвыводы.

И так проработал бы я в крайкоме долго, но беда подкралась совсем с другой стороны. Совершенно случайно я сблизился с помощником самого Сорокина. Его все побаивались, такие помощники вроде кардиналов при короле. Познакомился я с ним необычно. Как раз в коллективе прошёл шахматный турнир, шла игра за первое место, встречались помощник секретаря Василий Павлович и зав. сельхозотдела Кобзев, отличный шахматист.

Я этого знать не мог, прихожу в обеденный перерыв в Малый зал и вижу — сидит этот Василий Павлович за шахматной доской как мыслитель Родена, а напротив его пустое место. Все чего-то ждут и главное, молчат. Я был новичок, не знал всех тонкостей придворного этикета, потому нахально предлагаю ему:

— Может, сыграем партию?

Он как-то странно посмотрел на меня и нехотя буркнул:

— У нас финальная игра. Ждём напарника.

Вдруг новость — Кобзев задерживается, и игра срывается. А он уже настроился на игру и неожиданно сам говорит мне:

— Прошу, — думает на мне досаду сорвать и выпустить пар.

Игра началась. Сразу скажу, я как математик был обязан хорошо играть, так как просчитывал комбинации на много ходов вперёд. Раз-раз и ставлю ему мат. Все ахнули, а он ноль эмоций.

— Поздравляю, — говорит, — ещё партию?

— Согласен.

Тут он собрался, не рисковал, играли долго, и он влепил мне красивый мат. Сам пожал мою руку и говорит:

— Завтра в тринадцать тридцать жду. Прошу не опаздывать.

Тут только я и узнал, что играл с самим Василием Павловичем, помощником Сорокина. После этого мы почти в каждый обеденный перерыв садились за шахматы. Он меня уважал, но близко к себе не подпускал, да я, честно признаться, и не набивался в приятели, и это ему нравилось. Но одну услугу он мне всё же оказал. Роковую. Да такую, что я чуть не поплатился головой.