Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Как Гришка?

— Пока живой, плохо ему, наверно не довезём, — и заплакала.

— Не реви, показывай дорогу, — сам рукой подозвал Борьку, и когда тот залез к нему в кабину, стал ему говорить:

— Я с Гришкой буду, а ты цепляй любой фургон, сажай людей и тащи домой. Если не пробьётесь до деревни, тащи фургон до любой чабанской стоянки. Особо не церемонься, тут тебе начнут все советовать — всё решай сам. Ну, давай. Будь!

УАЗик пытались вытолкать, толкали сколько могли, потом выдохлись — бесполезно. Пока Иван Иванович цеплял трос, Сёрега с трудом залез в машину. На заднем сидении лежал Гришка, друг-приятель. Серёга боялся этой минуты и думал, как они после драки встретятся? А как увидел скрюченного Гришку, с перекошенным от боли лицом, сразу всё мелочное куда-то ушло. А тот обрадовался и даже пытался улыбнуться.

— Серёга! И ты здесь, а я твой трактор по звуку узнал.

А тот, чтобы ободрить, взял его за руку и крепко стиснул.

— Держись, Гришуха, сдохну, а до больницы довезу, — а сам чует — рука у Гришки сухая и горячая-горячая.

Когда выбрались из этой долины, УАЗик с двумя мостами пошёл сам. Среди лесистых гор ветер дул потише, только падал снег, и машина пробивала все перемёты на скорости.

Но Серёга упрямо гнал трактор за ними следом, боялся, что опять засядут. Перед райцентром есть такой сопливый ключик, там зимой всегда наледь. А сейчас в оттепель обязательно дорогу развезло и засесть можно запросто. На самом деле оказалось ещё хуже. Стоит УАЗик, и даже двигатель заглушен.

Гришка уже был в обморочном состоянии. Катюха находилась как в столбняке, за один рейс столько всего. Она не плакала, а как сделала укол, так и сидела со шприцем.

Перед райцентром дорогу тоже замело, но впереди светились огни, порывы ветра доносили урчание бульдозеров, это дорожники вышли в ночь. Всё-таки хватились, что ни одна машина в посёлки района не вернулась, значит, — жди беды. Дороги в буран расчищать без пользы, тут главное — людей спасти.

Серёге можно было возвращаться, но он упрямо гнал трактор за УАЗиком. На наледи, когда вытащил машину, пока Иван Иванович сматывал трос, он заглянул в салон и увидел бледное Гришкино лицо с заострённым носом и несчастную Катюху, и ком подступил к горлу. Все трое учились в одном классе, и вот один сейчас из-за этой метели умрёт. В землю его зароют, забросают мерзлыми комьями. И это было страшно. Поэтому он всё гнал и гнал трактор — а вдруг опятьзастрянут.

«Скорая помощь» райцентра размещалась в одном корпусе с хирургическим отделением, стоило только пройти через какую-то комнату, где стояли носилки и какие-то ящики.

Вот и Катюха сидит. Спрашивает: «Почему не вернулся?»

— А если бы застряли ещё раз? Ладно, что с Гришкой?

— Операция идёт давно, ездили за вторым хирургом.

— Спроси у них, если нужна кровь, сколько надо дам.

— Не надо, у них для таких случаев запас есть всегда, — а сама сразу вспомнила, как из-за этой Светки они с Гришкой чуть не убили друг друга, все в крови. Их кое-как растащили парни. А теперь свою кровь предлагает.

— А Иван Иванович где?

— Машину поставили в гараж сельхозуправления, а сам он пошёл на квартиру к своему старому другу.

— Домой со мной поедишь? — спросил, чтобы не молчать.

— Нет, посижу до конца операции, а потом уже пойду на квартиру, у меня здесь сестра живёт. А ты когда домой?

— Я тоже подожду конца операции, — и сел в коридоре, стал разглядывать на стене плакаты про СПИД, пьяниц с сизыми носами и небритыми мордами. В тепле его незаметно сморило, и он задремал. Чувствует, тормошит его кто-то. Это Катюха.

— Да проснись же ты, Cерый. Кончилась операция. Врач говорит, что слабый он, нo должен оклематься. Ругал меня за то, что поздно привезли. Говорит, ещё бы полчаса — и конец. Знаешь, как он орал на меня, а сам не знает, как мы добирались.

***

На улице уже светало, но метель набирала силу. Серёга встряхнулся, сгоняя дремоту, растёр лицо снегом и только сейчас понял, что дело было серьезное, а друга своего он всё-таки спас.

Одно время наш деревенский табун всегда пас Ефим Якушев. Обычно по вечерам пригоняет он в село скотину и — домой. И всегда его Пелагея сидит во дворе, как чёрт на пенёчке, поджидает. А тут видит, она по ограде мотается и голосит. Соседи столпились и галдят у ограды. Ефим перепужался, думает, что-то серьёзное.

— Ты чё блажишь? — Спрашивает — Что случилось?

— Чё-чё, сам вон — посмотри.

Глядит Ефим, а дверь в хату — вдребезги разбита.

— И кто это её так изнахратил?

— Кто? Андрюха Бороздин, вот кто. Змей подколодный. Всё лез к Наташке. Слышишь — ревёт.

Ефим, не слезая с Гнедка, сразу к Бороздиным. Отец Андрюхи Николай, возился с мотоциклом, гремел какими-то железяками.

— Ты знаешь, что твой охламон у меня дома учудил?

Николай был мужик с гонором и задиристый. Сразу сам окрысился на гостя. Нагло прищурился и так это с ехидцей говорит:

— А мне это без надобности.

— Зато мне есть надобность. Зови своего хорька шкодливого.

Тут открывается дверь и вот он — нарисовался сам Андрюха, и тоже с гонором орёт на него:

— Ты чё сюда припёрся? Чё тут разорался?

— Кто дверь высадил?

— Ну, я. И что теперь? — А сам свои лупетки нагло выкатил, не моргнёт, ещё и лыбится. Ну, папаша родной, вылитый.

— А если ты, тогда иди и ремонтируй.

— Наташка сама виновата, если бы по-хорошему сразу открыла, и дверь была бы целая. А раз так, то сами и ремонтируйте.

Ну ни змей! И главное, — отец за него горой, ещё стал грозить Ефиму, припомнил старое. Сам расстервенился, орёт что ни попадя, только что драться не кинется. Кричит:

— В прошлом году из-за твоего недогляда наша Зорька объелась клевера, да так, что пришлось её прирезать. А какая корова была — ведёрница. Надо было на тебя, сволочь гундосую, в суд подать. А теперь ему ещё и дверь ремонтируй. Пошёл на… (вон!)

Ещё раз наведался Ефим к Бороздиным, и всё без толку.

Тогда плюнул он, оставил табун на подпаска Витьку Клюева и среди дня подался к участковому, Коле Трубникову. Так, мол и так, этот змей Андрюха дверь высадил. Сделай ты мне божескую милость, заставь их новую дверь поставить. Осень уже на дворе, холодно, баба ругается.

Участковый был мужик свой, деревенский, он на все склоки смотрел сквозь пальцы и посоветовал самим всё решить миром.

— «Бытовуха» — это такое дело, что и прокурор не разберётся. Сегодня вы ругаетесь, завтра миритесь. Попробуй ещё раз с ними потолковать. Люди же они, должны понять.

— Это не люди, а сволочи. Говоришь «бытовуха?» Нет, это разбой, — осерчал Ефим. — Ладно. Прокурор, значит, прокурор.

На другой день опять оставил табун на подпаска Витьку Клюева, а сам подался к прокурору, на коне долго ли? Приезжает. Заходит. А прокурором тогда у нас был молоденький парнишка, Константин Петрович Круглов. Он только что из института, со значком и в очках. И страсть, как вежливый. Они, прокуроры, по перву завсегда вежливые. Ефима принял хорошо, даже встал со стула и всё: «… прошу вас… садитесь, пожалуйста… слушаю вас». Ну, тут-то Ефим ему всё и выложил про дверь.