Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

В первом отделении оказались какие-то бумаги, видно, документы. А во втором: четыре тридцатирублевых купюры, красиво сложенные "красненькие” (десятирублевки) — семь штук. Одиннадцать трехрублевок. Всего 223 рубля бумажками и немного мелочи. Я попробовал прочесть документы, чтобы узнать, кому принадлежал этот кошелек, но ничего не понял…

Прыгая со скалы на скалу, я подошел к мосту и пошел в сторону дома. Мне предстояло перейти привокзальную площадь, оставляя в стороне магазины — в том числе и тот, где я побывал…

Я решил идти домой переулками, чтобы поменьше прохожих могли увидеть меня. Но как поступить с кошельком? Не идти же с ним домой. Сначала я собрался было выбросить его в мусорный ящик, но вспомнил о документах. Нет, не выброшу, а спрячу где-нибудь во дворе или в подвале, а через несколько дней незаметно подкину в какой-нибудь магазин. Там его подберут, отдадут в милицию…

Размышляя таким образом, я приближался к дому. Положил кошелек в карман, вошел во двор. Там никого не было. Я сразу вошел в заброшенный сарай, где под беспорядочно сваленными дворами спрятал кошелек. Положил несколько полешек сверху, чтобы получше замаскировать — и пошел в дом. Меня встретили только брат и старшая сестра.

— Где ты пропадал целый день?! Мать тебя разыскивать пошла по магазинам!

— Да я в очереди стоял… Сахар кончился, — я в другой магазин пошел — там тоже ничего не мог достать.

— Вечно ты ничего не можешь, — огрызнулась сестра.

— Вот завтра сама пойди и достань, — закричал я. — Вот тебе и деньги!

С этими словами я достал из кармана десятирублевку, такую же мать дала мне с собою.

Вошел отец и увидел, что мы ссоримся.

— Что случилось? — спросил он.

Я рассказал ему то же, что и сестре. Отец нахмурил брови.

— Ты, небось, не за сахаром в очереди стоял, а шатался со своими дружками, — сурово сказал он. — Совсем учиться перестал, хулиганишь, нас не слушаешь. Шляешься неизвестно где, дома ни черта не делаешь! Ведь скоро тебе Бар-мицву справлять, взрослый парень, а до сих пор торчишь в четвертом классе! — Отец повысил голос.

Тут пришла и мать. И она принялась бранить меня, подливая масла в огонь: припомнила при отце все мои грехи…

Родители ругали меня поочередно даже за ужином. Как мне помнится, в этот памятный день мать приготовила плов — с изюмом, на масле, с мелконарезанными ломтиками мяса. Впрочем, я так проголодался, что ел, не разбирая, что попало под руку, так быстро, словно боялся, что у меня отберут еду. Мать, зная что я ничего не ел целый день, положила мне больше всех…

После ужина я обещал отцу вести себя иначе.

Несколько дней я не выходил из дому: боялся. Деньги я спрятал под комодом, а монетки носил с собой.

Нас у родителей было шестеро: старшая сестра, еще сестра и трое малышей-братьев. С ними-то я игрался во дворе целыми днями.

Однажды мать обратилась ко мне с такими словами:

— Сынок, ты даже на улицу не выходишь, а друзья тебя не навещают. Может, поссорился с ними?

Я " молчал.

— Иди-иди, сынок, — ласково продолжала мать. — Погуляй с товарищами. Только не допоздна, а то отец придет — узнает, что я тебя отпустила и будет меня ругать.

До прихода отца оставалось не более полутора часов. Понятно, что на такой короткий срок идти мне не хотелось.

— Завтра днем идет очень хорошая картина для детей, — ответил я матери. — Завтра я и пойду. А сегодня посижу дома.

Это было в субботний вечер 21 июня 1941 года.

Настало воскресенье, 22 июня. В девять утра ушел в кино на детский сеанс. Не забыл взять с собою кошелек, чтобы выбросить его незаметно под скамейку и пересесть на другое место. На мелочь я купил себе билет, а осталось еще и на мороженое. Бумажных денег я не взял.

Шел знаменитый "Чапаев”. Я так увлекся картиной, что забыл о только что выброшенном кошельке. В одиннадцать часов фильм закончился. Я быстро вышел из зала и направился домой. Мне почему-то казалось, что за мной следят, я оглядывался, никого не обнаружил.

Возле нашего дома ребята с нашей улицы играли в "орел-решка”. Они были старше меня, лет по шестнадцати-семнадцати, и мне очень хотелось поиграть с ними.

— Можно и мне? — несмело попросил я.

— Деньги есть? — ответили мне.

Я показал свои копейки. Прежде чем приступить к игре, мне начали объяснять правила. Я хорошо знал их, но поддакивал, говорил: "Хорошо, хорошо”. Игра началась. Взлетела в воздух пятикопеечная монета. Упала на "решку”: значит, я выиграл. Получил гривенник. Настала моя очередь бросать. Я выиграл еще раз. Потом еще и еще. Словом, четыре раза подряд. За этот день я выиграл около шести рублей и пошел домой.

— Приходи завтра, — крикнули мне вдогонку, — еще поиграем.

Было приблизительно четыре часа пополудни, когда я пришел к себе. Поел, и хотел вновь выйти на улицу. Внезапно во дворе раздались громкие встревоженные голоса: "Война, война! Немцы на Советский Союза напали!” Я выскочил из дому. На улице было полно народу, все говорили о войне. Многие плакали, слушая по радио выступление Молотова.

Так началась для меня вторая мировая война.

Прошло несколько дней. О войне говорили с ужасом, слушали сводки Информбюро. Немцы захватывали город за городом, шли маршем по Белоруссии, Литве, Латвии… За два с половиной месяца в нашем городе почти не осталось молодежи: все, старше восемнадцати, пошли на фронт.

Настал сентябрь — и мы, мальчишки, пошли опять в школу. Многих учителей не было, они были в армии. Занятия шли вяло; дети играли в войну, подражая в игре тем из своих родных, кто ушел на войну настоящую… Уроков практически не было. С каждым днем наш класс пустел: одни пошли работать, другие — учиться какому-либо ремеслу.

В начале 1942 года я бросил школу и сделался настоящим вором: лазил по карманам, играл в карты, выигрывал, проигрывал… Жизнь моя проходила бурно. В свои четырнадцать я делал такие дела, которые и двадцатилетние творить не решались. Однажды я предложил двум моим "коллегам” проехаться по соседним городам, поскольку нас — и особенно меня — уже слишком хорошо знала местная милиция. Не только мальчишки, но и воры постарше слышали о моих проделках, завидовали мне. Бывало, что и угрожали, но я как и не слышал этих угроз. Страха я не знал, и воровская удача всегда сопутствовала мне.

Я и мои дружки разъезжали из города в город, по всему Закавказью. А родной мой город Махачкала, столица Дагестана, стоял посреди нашего пути. Ездили мы и на пассажирских, и на товарняках. Все чаще приходилось пристраиваться к санитарным эшелонам, которые везли раненых в тыл: по всем городам Кавказа и Закавказья.

Война чувствовалась все сильнее: стали приходить похоронки: так звались клочки бумаги, где сообщалось без подробностей о том, что "Ваш муж или сын погибли за Родину”…