Абрамов Ерухам - Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь

С начала войны прошел год. В августе 1942 года мы возвращались из Баку. Денег у нас было много. Все подробности припомнить и описать невозможно, но читатель, вероятно, и сам догадывается, что вор — он без денег бывает крайне редко. В Баку мы приоделись во все новое, и ехали домой в пассажирском поезде "Баку-Махачкала”.

По дороге на вокзале мы видели поезда, откуда выгружалось множество людей: старики, женщины, дети. Это были беженцы из России. Впрочем, почти каждая станция была забита людьми, под перронами плыл русский, украинский и Бог знает еще какой говор. В Дербенте станция была так забита, что пассажиров проходящих поездов не выпускали из вагонов.

Махачкала встретила нас ужасной вонью. Мы сошли с поезда и стали выбираться на привокзальную площадь, зажимая носы. Откуда это? При выходе на площадь расположилась милицейская бригада по проверке документов. У нас паспортов не было, так как ни одному из нас еще не исполнилось шестнадцати. Пришлось придумывать, будто ездили в Баку к родственникам. Я велел товарищам пробираться по одному, да и сочинять по-разному. А если кого возьмут и найдут деньги, то говорить, что деньги даны родственникам для передачи родителям. В случае провала — друг друга не выдавать: воровской закон! Мы должны были встретиться возле столовой, что находилась невдалеке от площади.

Подходя к выходу в город, я увидел такую массу народу, которую и в праздники на параде не встретишь… Дети плакали, старики и старушки сидели, скорчившись на асфальте. Кто дремал, кто погружен был в горестную думу. Все цепко держались за свои пожитки.

У меня закружилась голова, и я не ответил на окрик: "Эй ты, документы!” Люди шли и шли. Милиционер махнул рукой и вытолкнул меня за ворота: подумал, наверно, что немой…

Вот оно что это такое — война! Только теперь я воочию увидел ее жуткое лицо. Неужто и нам придется скитаться по чужим городам, сидеть на асфальте, есть, там же и оправляться… Беженцы справляли нужду на месте, ибо для такой огромной толпы никаких туалетов не хватало. Оттого и поднимались над площадью тучи смрада: ведь жарища августовская.

Мы, как и было договорено, встретились у столовой, закусили. Разошлись, договорившись встретиться завтра, на берегу моря.

Дома меня встретили только мать и сестра. Мать на меня даже не взглянула, да и сестре было известно, что я стал вором и картежником. Рассказали мне, что соседка получила похоронку на сына, да и вообще — каждый день похоронки пачками приходят. Я поинтересовался, где отец. Мне неохотно ответили, что вскоре он придет с работы, и что он очень зол на меня.

— За твои хулиганские дела, — сказала мама. — Ты позоришь нашу семью. Мне в глаза людям стыдно смотреть из-за тебя, а отцу тем более!

Я ничего не отвечал, понимая, что расстрою родителей еще больше. А мне этого совсем не хотелось.

Вскоре пришел отец. За те дни, что я не видел его, он осунулся и похудел. Отец посмотрел на меня, а маме протянул какие-то бумажки: это были хлебные карточки.

— Ну, как дела, сынок? — наконец обратился он ко мне.

Я продолжал хранить молчание, ибо чувствовал, что мать очень боится нашей ссоры, боится того, что отец ударит меня — и тогда я окончательно уйду из дому. Но отец не тронул меня, и только спросил:

Когда же ты бросишь свои черные дела и возьмешься за ум? Ведь то, чем занят ты и твои дружки, долго продлиться не может: поймают вас и в тюрьму упрячут… А там несладко!.. Ведь война идет, неизвестно что со всеми нами будет. Бросил школу — так учись какому-нибудь делу, работай! Вот, если желаешь, я тебя учеником в часовую мастерскую устрою…

Во время этого разговора мать молча занималась приготовлением ужина, но ясно было, что она согласна с отцом. Словом, мои родители решили взяться за меня крепко. Отец говорил со мною долго, я не мог отказать ему — и согласился пойти в ученики часовщика: к двоюродному брату отца, Исаю (впоследствии я взял в жены его сестру).

— Ты уж не подводи меня, а я поговорю с ним завтра. Он мне не откажет… — сказал отец напоследок.

Я отправился спать, но сон не приходил. Все думалось о том, как трудно мне придется, если мои друзья начнут насмехаться надо мною, если я оставлю карты и воровство.

Утром я пошел к морю. Там, как всегда, собрались картежники, играли в "буру”. Я вступил в игру, но мне не повезло; проиграв довольно много, я вернулся домой злой, и лег спать натощак.

На другой день спозаранок меня разбудил отец. Мы пошли в мастерскую, где нас встретили очень приветливо и радушно. Хозяин мастерской познакомил меня с учеником — молодым парнем, назвавшимся Мишико. Мишико сообщил мне, что работа у них начинается в половину восьмого утра. Шабашить я должен был в половине третьего: как несовершеннолетний.

Прошли месяцы. Дни становились все короче, похолодало, начались дожди. А я все работал в мастерской. Часовое дело я освоил быстро, но платили мне гроши. Мастер, придя однажды к нам в гости, даже похвалил меня, сказав отцу:

Ты даже не знаешь, какой у тебя парень растет! Настолько разбирается в работе, что начал уже самостоятельно мелкие работы производить.

Отец, конечно, радовался в душе, что сын его наконец-то стал на правильный путь. Он надеялся, что я больше никогда не вспомню о прошлом. Так оно и было бы, если бы не случай…

Как-то раз я работал вдвоем с мастером. Мишико, моего товарища, в этот день не было: простудился. Мастер сказал мне:

— Посиди один, покуда я пойду проведать Мишико. Говорят, он крепко расхворался.

— Хорошо, — ответил я.

Мастер ушел, а я взялся за оставленное мне дело: будильник, который шел, но звонить — не звонил. Ремонт был несложный. Я настолько увлекся им, что не заметил, как в нашу мастерскую ввалились мои прежние друзья.

— Ого, вот и он! Посмотри-ка, заделался часовщиком! Вышел из игры! Ну, сколько ж ты теперь зарабатываешь, маменькин сынок? — издевательски спросил один из вошедших.

Не долго думая, я вышел из-за прилавка — и двинул шутника кулаком в живот. От боли тот согнулся. Тогда я огрел другого по зубам и вытолкал обоих вон.

Раньше они побаивались меня и никогда не решались бы вот так задираться…

Позже я узнал, что они искали меня по всему городу: опасались, что я угодил в милицию. Случайно узнали о часовой мастерской — и решили навестить меня.

Приятели мои, однако, не уходили, а остановились подле окна, продолжали разговор, как ни в чем нё бывало. Рассказывали, что после моего ухода ничего у них не клеится, всей добычи: несколько карманных краж на рынке, да еще беженские сумки и чемоданы…

Прогнав их окончательно, я вернулся в мастерскую, чтобы закончить ремонт до прихода мастера. Зачем-то заглянул в ящик, где всегда лежали деньги. Лежали они и сегодня… А может быть, он специально оставил ящик незапертым, чтобы проверить меня?