Даниэль Рондо - Механика хаоса

Мне тут же вспомнилось, как однажды мой друг Садек пригласил меня в марокканский ресторан в Двенадцатом округе. Садек как раз набирал на терминале пин-код своей банковской карты, расплачиваясь по счету, когда в ресторан вошли две молоденькие девушки. Стройные, с тонкой талией, довольно симпатичные и несколько возбужденные, возможно под хмельком. Они были в коротких юбках и с голыми плечами. Ресторан закрывался, и хозяин вежливо, но твердо указал им на дверь. Они повернулись, демонстративно крутя задницами, а потом одна из них произнесла по-арабски похабную фразу, в которой речь шла о сексуальных способностях пророка. Лицо Садека окаменело. Между бровей у него залегли две глубокие морщины. Он проводил девчонок угрюмым взглядом.

– У них нет ни капли гордости, – сказал он.

– Да ладно, милые девчушки, – возразил я.

– Я тебя умоляю.

– Садек, они такие юные. Они имеют право немного развлечься.

Прежде чем проститься, мы еще немного поболтали, стоя у дверей ресторана. Лицо Садека хранило все то же мрачное выражение. Он пожаловался, что все чаще испытывает горечь, понимая, что живет в обществе, которое катится на дно.

– Французы как будто погрязли в тине, – говорил Садек. – Достаточно посмотреть, что они показывают по телевизору. Каждый вечер одно и то же. И все стараются перещеголять друг друга в гнусности и пошлости.

– А у нас разве лучше? Я имею в виду в Марокко или в Алжире?

– В том-то и дело. Запад утратил душу, но это его трудности. У нас, арабов, своя проблема. Запад заразил нас своим материализмом и своими безумными идеями.

Я ничего не ответил.

Теперь я знаю, что он был прав.

Он покосился в сторону. По бульвару катили сотни молодых людей на роликах. Дорога перед ними была свободной – полиция перекрыла проезд транспорту, чтобы они могли развлекаться в свое удовольствие.

– Посмотри на этих ребят. Им весело. Они чувствуют себя беззаботными и свободными. Неужели ты хочешь, чтобы они стали похожи на те тысячи студентов, про которых говорят, что они в массовом порядке поворачиваются к традиции ислама?

Садек уставился на меня странно пристальным взглядом. Нам явно стало больше не о чем говорить. Он хлопнул меня по плечу и исчез в многолюдной, несмотря на поздний час, толпе.

Минули годы.

Я зол на себя за то, что обидел тогда своего друга. Сейчас, восхищаясь женщинами, передвигающимися под певучий шорох шелка, я сознавал, насколько изменился. Не знаю, почему я заговорил о своей жизни и о жизни своих родителей. Возможно, Азиз задал мне этот вопрос. Но я говорил и не мог остановиться. Во мне как будто прорвало плотину. Я говорил о том, как несправедливо во Франции, да и в других странах относятся к арабам. Я сам не подозревал, что способен на такую горячность.

– Мы – граждане второго сорта. Мы населяем гетто. Мне чудом удалось из него вырваться, но такие, как я, – исключение… Во Франции живет шесть миллионов арабов, и все, как правило, в чудовищных условиях. Не важно, как их называть – депрессивные городки или неблагополучные кварталы, – но повсюду творится один и тот же кошмар. Полицейские стреляют в наших братьев, а потом суды их же приговаривают к тюремным срокам. Наши фундаментальные права нарушаются, наших сестер вынуждают заниматься проституцией… Эти люди не верят ни во что, кроме своей силы и своих денег.

Произнеся последние слова, я пожалел, что вовремя не прикусил язык. Мы же все собрались здесь с той же целью – делать деньги. Какая муха меня укусила? Я замолчал и не без тревоги взглянул на Азиза. Он улыбался мне доброжелательной улыбкой.

– Спасибо за откровенность, – после паузы сказал он. – Мы с тобой похожи, хоть я и старше тебя на десять лет. Я учился в Англии. И на своей шкуре испытал все, о чем ты говоришь.

В тот же вечер, чуть позже, я признался ему, что в моей серой жизни мне выпал всего один счастливый день, и это был день 11 сентября 2001 года.

– В тот день Бог коснулся твоей души. Он превратил ее в сад, омываемый бурными потоками.

Я знал, что у бен Ладена огромная семья, но, когда он сказал мне, что мозгом операции 11 сентября был один из его родственников, эти слова произвели на меня сильное впечатление. Окончание моего визита прошло нормально. Я посетил несколько рабочих совещаний и деловых ужинов. С Азизом я больше с глазу на глаз не встречался, но не удивился, когда пару недель спустя он связался со мной через интернет. Мы с ним не вспоминали о разговоре в тот вечер, но именно благодаря его вмешательству, о чем я узнал позже, меня включили в группу, отправляемую в Йемен. Мне предстояло стать хорошим воином в составе катибы мухаджиров, набранной из мигрантов. Перед отъездом я сообщил родителям и коллегам, что еду на Красное море учиться подводному плаванию. На самом деле в Хургаде я пробыл всего пару дней, после чего сел на самолет до Саны.

С тех пор я молча готовлюсь. Отныне вся моя жизнь – это тайная борьба за справедливость. Я не трачу даром ни секунды времени, ведомый своим идеалом, и это наполняет мое сердце радостью. Оставаясь в одиночестве, я смеюсь, как смеялись в Париже мои братья. Французы нас уничтожали, загоняли в пещеры, пытали… Они оторвали нас от земли и, как рабов, заперли на своих заводах. Они изгадили нашу родину. В 1945 году они не пожелали поделиться с нами свободой, которую им принесли американцы. Они смеялись, ломая нам кости и насилуя наших женщин. Сегодня пришел наш черед смеяться. Их настигнет бесконечная мука.

Для меня настал период максимальной мобилизации. Я жду приказа, который выпустит на свободу мою ярость. Свобода и ярость – это все, чем я обладаю. В этой больной стране, прогнившей до мозга костей, бессильной и ни на что не способной, я – виртуоз маскировки – жду, когда взойдет заря Справедливости.

Я готов.

«Вилла», Седьмой округ Парижа, Франция

Ламбертен поднялся затемно. Послушал по радио последние новости, нацепил старую ирландскую бейсболку, вышел на улицу, поздоровался с часовыми, круглосуточно дежурившими у ворот «виллы», и зашагал в сторону Эспланады. Это было его любимое время суток. Улицы вокруг Марсова поля еще пустовали, только несколько седанов стояли с включенными моторами. Водители читали газеты и ждали, когда появится начальство. В зимнем небе высилась подсвеченная громада Эйфелевой башни. Быстрая ходьба помогала Ламбертену привести в порядок мысли и решить, что он будет делать днем. Есть люди, которые просыпаются с мечтами о новой машине, или больших деньгах, или топ-моделях, или каникулах на солнечном побережье. У него после смерти жены в жизни остался единственный интерес – работа. Профессия служила ему надежной крепостью.

Он привык, что его никто никогда не ждет, и дорожил своим одиночеством.