АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

На мои глаза наворачиваются слезы. Оно звучит так холодно, так отстраненно, так выверено… он обсуждает бизнес-план, проект, договор — не нашего ребенка. И пусть все дело в его детстве и юношестве, пусть родители сослужили ему недобрую службу, а детей он не хочет не от меня, а в принципе, все равно слишком сложно это слышать.

По крайней мере, пока оно не обречено в слова, звучит не так ужасающе.

— Но ведь не сейчас, Белла? — он тяжело вздыхает, заметив мою подавленность, — мы окончательно притремся друг к другу, все спланируем, обговорим… пожалуйста, только не бойся. И не плачь.

— Эдвард, — тихо зову я, проглотив всхлип, сделав вид, что не слышала его. Спина чуть подрагивает и это не укрывается от мужа. Обеспокоенные зеленые глаза на мне, изучают, просматривают каждую черточку. И от слез им плохо.

— Что?.. — горько переспрашивает он, легонечко вытерев одну слезинку с моей правой щеки.

Я поднимаю на него глаза. Выдерживаю прямой взгляд. Терплю, чудом не сжав зубы.

А ладонь сама собой кладется на живот.

— Эдвард, а если я уже?.. — все тем же шепотом спрашиваю, сделав лицо непроницаемым.

И с новым потоком слез наблюдаю, как оно вытягивается, наполняясь страхом. Самым настоящим. Фобией.

Он хочет спросить, что я имею ввиду. Глаза широко распахнуты, губы приоткрыты.

Но не успевает.

Вместо ответа просто соскакиваю с его коленей, почувствовав, что предел терпения миновал, и кидаюсь к кухонной раковине, уже дважды сослужившей нам добрую службу.

Кажется, моя рвота служит достойным аргументом. Круассаны с вишней… кофе… ломтик сыра…

Эдвард понимает, что именно я хотела спросить.

Этим днем мы никуда не идем. Не гулять, не в ресторан, не к моим любимым лавкам с сувенирами. Больше не идет по телевизору кино, домашний кинотеатр пылится со своей сотней разношерстных дисков, а на кухне закипает чайник для зеленого чая. Он унимает тошноту.

Я лежу на постели, обняв руками подушку, и замершими глазами слежу за тем, как Эдвард раскладывает передо мной на покрывалах восемь самых разных тестов. Его подчиненные только что их привезли. Лучшие. Точные. Маркированные.

Не дадут ошибки.

Мы больше не говорим ни о его семье, ни о моей. Мы не обсуждаем Алесса, работу, акции… в мыслях даже у меня нет грядущего Венецианского бала, на который предстоит идти через три недели и проходить своеобразную инаугурацию, которую завуалированно называют «встреча с обществом».

О нет. На это сейчас ни сил, ни мыслей.

Я изредка смаргиваю слезы, а Эдвард пытается уговорить меня попробовать хоть один тестер. Он напряжен, бледен и, кажется, расстроен. Но я не берусь судить.

Черт его знает, почему разговор о детях и не желание их иметь вызвали во мне такой водоворот эмоций прямо сейчас. Мы ведь уже обсуждали это, мы ведь уже ругались на эту тему, мы мирились… и мы договаривались. Он не запрещает мне! Он не велит идти на аборт! Он просто хочет знать. Хочет предусмотреть все.

А ребенка не хочет.

Вот я и плачу…

— Ты была у врача?

Вопрос натыкается на мой громкий всхлип.

— Нет.

— Тебе нужно пойти туда в самое ближайшее время. Твоя тошнота, как думаешь, связана с беременностью? — у него даже голос другой — из ночи. Меня пугает жесткость и льдинки в нем.

Как же быстро обещанная мне и запланированная чудесной суббота стала продолжением пятничного кошмара. Только утром мне казалось, будто все наладилось. Ага…

— Наверное.

Эдварда не устраивает такой ответ. Он немного злится.

— Наверное? С этим не шутят, Белла. Сделай тесты.

У него такой вид, будто под откос летят все планы. То непроницаемое лицо, с которым говорил со мной об этом ребенке — в прошлом Он был эфемерным, а теперь — почти живой. Сейчас только опасение. Только нежелание. И только… горечь.

Я больше не могу это терпеть. Шмыгнув носом, изворачиваюсь и достаю из своей прикроватной тумбочки самый первым тест. Кладу его как раз в середине между новенькими, еще в упаковках. Эдвард явно не имеет представление, как это делается. Зато знает, что должен быть за результат. И одна полоска, которая предстает на обозрение на первом тестере, кажется, красноречива.

— Белла…

Я молчаливо поворачиваюсь на другой бок. От слез саднят глаза.

— Все в порядке, Эдвард, — выдавливаю из себя, делая все, что угодно, дабы подавить рыдания, — тебе не о чем беспокоиться.

Папа Его не хочет и Его нет.

Сегодня девятнадцатое апреля, воскресенье. Сумбурный серый день, наполненный отголосками горькой пыли субботнего ожидания, недоверия, слёз и… обреченный стать еще хуже, дабы закрыть номинацию самых ужасных выходных в моей жизни.

Я сижу на кожаной кушетке, поверх которой постелена простыня, ощущаю некоторое неудобство после побывавшего внутри маленького датчика портативного аппарата УЗИ и смотрю, смотрю вокруг, тщетно стараясь отвлечь себя от неутешительных мыслей.

Таблетка.

Единственная в упаковке из серебристой фольги — с неровными краями и бледно-желтого цвета.

Таблетка.

Принимается по рекомендации врача, вызывает необратимые изменения в определенной части организма и разрешена не только в США, но и во всех странах Европы.

Таблетка.

Такая непримечательная, обыкновенная, чем-то напоминающая слегка вытянутой формой обезболивающее Эдварда. И надпись на упаковке ничуть не смущает…

Таблетка.

Лекарство, что выглядит как плодное яйцо, которое пару часов назад мне показывала доктор Джулис на экране монитора. Среди бесконечной серой массы, сдаваясь ультразвуку, оно отразилось белым пятнышком, всколыхнувшим мою душу. Шесть недель…

Я не знаю, как мне вдохнуть по-человечески, глядя на снимок, что держу в руках. Глаза саднят, болит горло, на руках — мурашки. И по спине то и дело прокатываются волны холода, вызывающие дрожь.

Эдвард крепче обнимает меня за плечи. Его ладонь с силой сжимает мою.

— Таблетка? — требовательно, едва ли не грубо, спрашивает он.

— Мифепристон, — спокойно подтверждает доктор, кладя упаковку на стол.

Я, наверное, навсегда запомню, как выглядит эта женщина: рыжеватые волосы, темные, почти черные глаза, длинные ресницы и маленькие руки, что прежде были в стерильных перчатках.