Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Поспав пару часов, поднялся, поделился идеей с Ревой. Тот с энтузиазмом принял ее, не медля стали мастерить пе­регонный аппарат. Недалеко от вышки нашли будто по зака­зу выброшенный недавно, новенький, с блестящей красной эмалью, высотой с полметра буй. Рева оказался смекалистым малым - предложил сверлить не одно, а два отверстия: для запрессованного капитально штуцера и для заправки и доза­правки воды, плотно закрываемое пробкой во время кипе­ния. Кроме того, он имел навыки в столярном деле, за час смастерил корыто - загляденье. Аппарат приладили во дво­ре, рядом с дровяником, посадив буй - котел на три остро­верхих камня. Заправили, развели костер, и вскоре упали первые чистые капли, через минуту заструившие тоненьким ручейком. Опробовали - безвкусная, но чистая, прозрачная, пить можно.

К аппарату Шпаковский, Супрунов, Соболев отнеслись сдержанно, но с интересом. Попробовали воду на вкус - ни­какого впечатления.

- И этой гадостью он собрался молоко заменить? - сплюнул Супрунов, и судя по выражению лиц, с ним были солидарны все, даже Рева.

Сопротивление новым порядкам достигло точки кипе­ния, когда пришла очередь дежурить и идти на заставу за продуктами Супрунову.

- Без официального приказа не пойду, - с издевкой и вы­зовом заявил он. - Такого вида наряда в «Положении об ох­ране государственной границы» нет, значит, вы, товарищ младший сержант, не вправе отдавать такой приказ...Смешно, конечно. Он мог отдать и такой приказ, но не взял под козырек: пришло иное, более адекватное ситуации решение:

- Рядовой Супрунов предлагает нам поголодать, - Спокойно обратился ко всем. - Я согласен. Хорошая тренировка, закалка для преодоления трудностей, выживания в непредвиденных экстремальных ситуациях, которые могут возникнуть при охране государственной границы. А теперь приготовиться к занятиям по строевой подготовке.

Понимал, что затеянное - почти издевательство, но ведь Супрунов разве не издевается над ним? Издевается изощренно, цинично, нахально, а все они наблюдают, и симпатии их на стороне Супрунова. Надеются, что новый командир не выдержит и все вернется к привычной вольнице. Не пройдет номер, ребятки!

Через день из наличного провианта осталось десять кусочков сахара, полбуханки зачерствелого хлеба, на раз сварить манки, четверть мешка гречки. Кому-кому, подумал в грустью, а ему-то достанется. Наелся когда-то этой гречки - на всю жизнь насытился, даже запаха не переносит. Припомнилось...

***

Их, сорок стриженных под «нолевку» новобранцев, отобранных на тысячелюдном сборном пункте «купцами» в зеленых фуражках, пропустили через «вошебойку», погрузили не в «телятник», как обычно, а в нормальный, даже не в общий, а плацкартный вагон ленинградского поезда и повезла в полную романтики героическую неизвестность. Вагон занимали только свои во главе с капитаном и тремя сержантами. Едва отчалили от перрона, как капитан ко всеобщему удовлетворению повел шуры-муры с сисястой проводницей лет двадцати пяти и до самого Ленинграда почти не вылезал из ее каморки. Сержанты, назначив ответственных за каждое купе, вместе с новобранцами доедали и допивали их дорожные припасы да баяли байки о шпионах, диверсантах, которых они ловили, обезвреживали каждый божий день, пока, еле ворочая языками, не сползали беспомощно на лавки. Вагон был последним в составе, проводница, чтобы не болтались по составу и не потерялся кто, наглухо задраила все двери, оставляла свою каморку лишь на крупных станциях, где стоянки были продолжительными. На перрон позволялось выходить только капитану и одному из сержантов. Сержанту вручали собранные старшими по купе деньги, и он возвращался, навьюченный преимущественно булькающим провиантом, о котором предстояло забыть аж на три года. В Ленинграде на вокзале с припухшими лицами сержанты кое-как построили на пустом участке перрона, помятый, будто побывал в молотилке, капитан передал по списку привезенных новобранцев незнакомому капитану и сержантам, более строгим и несговорчивым, бдительно «пасущим» их на вокзале. Под вечер посадили всех в общий вагон и повезли дальше. Посреди ночи растормошили клевавших носами и высадили на маленькой пустынной станции или полустанке с непривычным названием Ворсала, где их ждали три крытые брезентом грузовика во главе со старшиной по фамилии Мадюдя. Ехали по лесу по разбитой ухабистой дороге. Вре­мя от времени машины вязли в раскисшей грязи, буксовали, и тогда по команде все высыпали выталкивать, взбирались в кузов измазанные, промокшие, продрогшие. На место добралиеь под утро. Старшина Мадюдя повел к какому-то сараю, открыл массивную дверь, посветил фонариком на лежащее по двум сторонам сено, приказал разместиться кто как может и дрыхнуть до подъема.

Едва рассвело, как началось какое-то движение, стали раздаваться крики. Сержанты тормошили полусонных, кое-кого буквально выковыривали из сена и ставили в ряд по­средине сарая. Вскоре появился капитан, но не тот, что вез из Ленинграда, и представился: он - начальник «учебки», где им предстоит получить навыки пограничного мастерст­ва. Капитан имел странноватый вид: на щуплой фигурке с маленькой головкой сидела огромная рыжеватая курчавая копна волос, и эта кричащая диспропорция делала его похожим на гриб. Начальник назвал свою фамилию - Трунов и, достав из портфеля список, пожелал познакомиться с личным составом. Он зачитывал фамилии, и названный должен был сделать шаг вперед и выкрикнуть: «Я!» Первых окидывал взглядом, затем потерял интерес и зачитывал, не отрываясь от бумаги. Убедившись, что все в наличии, поздравил с началом славной пограничной службы, приказал старшине Мадюде накормить всех сухим пайком и быть готовыми к принятию бани, переобмундированию, сообщив, что желающие отправить свою штатскую одежду домой должны сложить ее аккуратненько и оставить записку с адресом. Но они были уже ушлые: сопровождавшие до Ленинграда сержанты предупредили, чтобы не верили, - никто никуда их вещи отправлять не будет, все достанется старшине-живоглоту, поэтому следует загнать все стоящее на вокзале в Ленинграде, где возле новобранцев крутится соответствующая публика. Распродажа шла вовсю, несмотря на бдение новых строгих сержантов. Он, Бакульчик, постеснялся барахолиться, выменял у какого-то работяги старую затасканную телогрейку на свой новенький модный плащ, и эта надежная одежка сослужила добрую службу в дороге, в сарае, где оставшиеся в пиджаках, а то и вовсе в сорочках, стучали зубами от холодрижины.

Поделили на три группы во главе с сержантом и по очереди начали водить в натопленную баньку на берегу озера. Но погреть всласть продрогшие телеса не давали - гнали в раздевалку, где ждал Мадюдя со стопками обмундирования. Он оценивал голыша на глаз, вручал из той или иной стопки нательную сорочку, подштанники, штаны-галифе, китель, спрашивал только размер шапки и сапог. Самостоятельно брали из сваленных у стенки куч рюкзаки, по паре байковых портянок, по три подворотничка, ремень со звездой на массивной пряжке, комплекты погон, петлиц, эмблем, по катушке белых и черных ниток, иголки.