Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Одетые в форму, еле узнавая друг друга, направлялись в казарму - похожий на тот, где ночевали, сарай, но с небольшими окнами. Внутри по обе стороны были двухъярусные нары, сложенные на скорую руку печки-стояки. Прежде всего привели в порядок полученную форму, приладили погоны, петлицы, эмблемы, звездочки на шапки, подшили подворотнички, затем сержанты определили место каждому на нарах, показали, как следует заправлять одеялами сенники, чтобы не было ни складочки. Усвоив нехитрую науку, направились в столовую, которая находилась рядом, в сарайчике поменьше.

Отобедав, после десятиминутного перекура приступили к занятиям по строевой подготовке. Поначалу все это было занимательно, даже интересно, но когда сержант заставлял по двадцать, тридцать раз повторять одно и то же - «стано­вись», «разойдись», «нале-во», «напра-во», «смирно», «вольно», «равняйсь», «отставить!», стала одолевать сирая тоска. Но вскоре появился капитан Трунов и распорядился занятия закончить, всем направляться на хозработы, указал на хату по соседству и приказал:

- Разобрать, попилить, поколоть! Через два дня доло­жить.

Хата была добротная, с резными наличниками, толстый, аккуратно подогнанный брус в стенах - что звон. И порази­тельной красоты, с невиданными узорами и орнаментом ка­фельные печки внутри. Они уже знали, что в деревне жили финны, которых выселили после ликвидации Карело-Финской Республики, а теперь, дабы кому не взбрело в голо­ву возвратиться нелегально, деревню отдали военным. Хотя все были комсомольцами, а двое даже кандидатами партии, но каждый чувствовал какую-то неловкость, некое подобие великого греха крошить дров ради эту красоту и доброт­ность. И вообще не укладывалось в их гражданские головы: зачем ломать хату, если запасливые, хозяйственные финны оставили полные навесы превосходных сухих дров, да еще в каждом дворе - два-три аккуратно сложенные стога-пирамиды? Бери и носи готовые в казарму. На здравый ум и их следовало бы разместить поотделенно в просторных пус­тующих хатах, а не в сарае-казарме, где сколько ни топи - жуткая холодина. Сунулись делегацией к Трунову, тот воз­мутился и преподал первый урок армейской мудрости:

- В армии приказы не обсуждаются, а выполняются.

В последующие дни до обеда «тянули носок», подтягивались на турнике и брусьях, зубрили уставы, а во второй половине, пока не стемнеет, крошили очередную хату. Как будто назло финны строили основательно, крепко, и возить­ся приходилось долго и до пота - за неделю еле управились с двумя хатами. А потом небо обложили бесконечные тучи с унылыми, промозглыми моросящими беспрерывно дождями, порывами колючего пронизывающего ветра. Дорогу развезло так, что не могла пробиться ни одна машина с продуктами. На складе остались лишь запасы гречки, сухофруктов да бочка ржавой вонючей селедки, которая, если бы и умирал с голоду, - в горло не полезет. И началась тотальная гречневая диета: завтрак - гречневая каша и компот, обед - гречневый суп и гречневая каша с компотом, ужин - то же что и на завтрак. Через неделю на эту гречку смотреть не могли не только они, неоперившиеся салаги, но даже такие мате­рые пограничные волки, как капитан Трунов, старшина Мадюдя, сержанты. То ли поступила команда сверху, то ли начальник «учебки» сам принял решение, но занятия, хозработы прекратили и все силы бросили на подсыпку дороги. Ударные трудовые будни начинались на рассвете, в семь утра, когда, наспех «заправившись» ненавистной гречкой, направлялись к карьеру и до обеда таскали в рюкзаках песок на дорогу. Возвращались промокшие до нитки, еле пере­ставляя ноги от усталости. Перекусывали гречкой и с преве­ликим удовольствием направлялись поотделенно в хорошо протопленные дневальным финские хаты просушить одежду в смастеренных смекалистыми финнами нишах-сушилках, два часа подремать-поваляться в тепле на принесенных из сарая охапках сена, восстанавливая силы для новых подвигов на трудовом фронте. Вечером вновь возвращались в этот рай, но ненадолго - ровно в двадцать три должны быть на «отбое» в холодной, неуютной казарме.

Пока карьер был рядом, дело шло споро - отсыпали, утрамбовали ногами добрый километр дороги, но по мере удаления от карьера темпы замедлялись и замедлялись. Кто-то подсчитал, что отсыпать все сорок восемь километров вряд ли успеют до демобилизации. А тут откуда-то возьми и навались напасть: позакладывало глотки, да так, что даже компот пить трудно, бросало то в жар, то в холод, трясло, как в лихорадке. Свалило даже капитана Трунова. Под лазарет оборудовали три финских дома, поскольку заболели почти все поголовно. Молодцом держался лишь фельдшер Цимбал. В наличии у него было всего два лекарства - градусник и какие-то ужасные, причиняющие нестерпимую боль уколы. Одни переносили ее с подобающим мужеством, другие умудрялись стучать по градуснику, чтобы быстрее избавиться от цимбаловой экзекуции. Один хитрец настучал так, что Цимбал влепил пять уколов подряд, а на шестом бедолага не выдержал - признался.- А я подумал, уже окочурился, - сказал Цимбал, держа в руке заправленный шприц, и обратился к следующему: - А ну мигом спускай подштанники!..

Вскоре ударил крепкий морозец и в мгновение ока до­вершил начатую ими ударную работу. Прибыли машины с провиантом. А через два дня поступила команда срочно со­бираться с вещами - «учебка» перебазируется в Приветнин­ское. Никто не имел представления, где это Приветнинское, но название звучало, как музыка, всех охватило радостное возбуждение.

Догрузились в крытые брезентом машины и на полу­станке Ворсола вместе с капитаном Труновым, старшиной Мадюдей, сержантами сели на проходящий поезд, прибыли на знакомый ленинградский вокзал. Здесь на перроне их встретили незнакомые капитан и сержанты. Построили, сде­лали перекличку, Трунов передал новому начальству доку­менты и, не попрощавшись, вместе с Мадюдей и сержантами растворились на людном вокзале.

Новые командиры повели строем по городу на другой вокзал, показав по пути серую бесформенную громадину штаба округа и ленинградского КГБ. Чтобы знали на всякий случай.

На следующий день были в желанном Приветнинском - кишащей, как муравейник, многотысячной «учебке», где их порассовали по учебным заставам и отделениям, укомплек­тованным ребятами чуть ли не со всех уголков Союза. Встретили здесь и земляков из Могилевской и Гомельской областей.

Мрачное болотистое Приветнинское, которому будто в насмешку кто-то дал такое название, страшно разочаровало. Меся липкую грязь на плацу, вспоминали карельскую при­роду, мертвую финскую деревню на пригорке у красивого прозрачного озера. И гречку, к которой на всю жизнь оста­лось отвращение.