Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Ранней весной, когда работы поубавилось, попросил ка­питана выйти с ходатайством к «бате» о поощрении Гоци­цидзе краткосрочным отпуском на родину. Возвратясь, сияя от счастья, рассказывал, как его с ефрейторской лычкой и массивным значком «Отличный пограничник» встретили земляки. А встретили, судя по рассказам, как национального героя, пять дней всем поселком праздновали встречу, усадив Лешу между самыми уважаемыми аксакалами. За время от­пуска он успел поменять выходящий из моды громоздкий черный «ЗИС» на сверхмодную новенькую «Волгу» с бле­стящей никелевой окантовкой и летящим оленем на капоте.

Притащил огромный баул с диковинными южными ла­комствами, а для него, командира, персонально еще и две бутылки вина из семейных погребов: одну изготовленную в год его рождения, другую - вообще столетней давности. То­гда и не догадывался об истинной цене и символике этих подарков, с легкой душой перепрезентовал замполиту, по­скольку всерьез держал на прожекторе строгий сухой закон. Правда, ради любопытства не удержался, открыл и попробо­вал по маленькому глотку из каждой бутылки - ничего осо­бенного, кисленькое.

Или это общая черта гостеприимного кавказского харак­тера, или Лешина индивидуальная, но он абсолютно искрен­не умел быть благодарным, платить добром за добро. В жизни у него, Бакульчика, чаще случалось все наоборот: те, кому делал добро, либо тут же забывали, либо платили черной неблагодарностью, даже подлостью. Пять лет после демоби­лизации Леша почти каждый месяц присылал написанные малопонятным корявым почерком письма с приглашением приехать, быть самым дорогим и уважаемым гостем всей его родни, сокрушался, что не может высылать ему мандарины, персики - начальство категорически запретило почте принимать такие посылки. Леша никак не мог понять, почему «камандыр» не приезжает отдохнуть-погостить, спрашивал: может, нет денег, то вышлю. И на самом деле, вскоре пришел перевод на астрономическую сумму с припиской Лешиной рукой на отрывном талончике: «Камандыр, жэнус. Жду 25 марта». На эти деньги можно было взять такси и месяц кататься по всей Грузии. Но и на этот раз поехать помешали какие-то важные служебные дела. Поздравил телеграммой, деньги отослал, чем очень обидел Лешу. Однако он по-прежнему долго и всерьез не умел обижаться, еще три года регулярно слал приглашения, потом переписка как-то незаметно зачахла, прервалась сама по себе.

Жаль, что так и не собрался навестить Лешу. Однажды уже совсем всерьез намерился - взял путевку в Гагры, откуда до Батуми рукой подать. Да смех признаться: в спешке забыл прихватить Лешин адрес. Из санатория позвонил жене: найди, завтра перезвоню, продиктуешь, но она все перевернула и не нашла. Записался на экскурсию в Батуми, надеясь на чудо. Но подобные чудеса бывают только в глупых книжках. Хотя и экскурсантом, но увидел сказочную Лешину Колхиду. И то хорошо. Теперь, когда серьезные, а больше зряшные служебные хлопоты остались позади, а времени хоть отбавляй, только и путешествуй, как пенсионеры на загнившем-перегнившем Западе, черта лысого куда поедешь. Съездить за неделю до пенсии на другой конец города с пе­ресадками - и то иногда раздумываешь-прикидываешь...

***

Комический Лешин роман с блудливой Хельдой, начав­шийся по его, Бакульчика, милости, и по его же милости бы­стро закончившийся, имел неожиданное последствие, заста­вившее посмотреть на эту проблему иными глазами, с иной стороны, посмотреть и онеметь, ужаснуться от ее трагиче­ской глубины.

Проснулся как-то раньше времени, вышел во двор. Хм, а где же дежурный, Бедрис? Походил, посмотрел: нет ни на вышке, ни в гараже, ни на прожекторной площадке, ни даже в «скворечнике». Хм, интересно... Позвал - молчание. По­следнее, где мог быть, - банька, которую никогда не топили, поскольку не держала тепло. Но что ему там делать? Хм... Подошел, открыл одну, другую дверь и - пулей, выскочил как ошпаренный. Все мог себе представить, но такое!!! Приехали, дальше ехать некуда... Доказал, что и надо было доказать, чего и доказывать не надо: позволил одному - дру­гому и позволять не понадобилось...

Вскоре из баньки выскочил напуганный, красный, как ва­ренный рак, Бедрис и, не взглянув в его сторону, стремглав помчал на вышку. Через некоторое время вышла возбужден­ная... Лейда!!! Зыркнула волчицей:

- Тебе что, жалко?!

Затащи Бедрис в баньку кого угодно - конечно, возмутил­ся бы. Но то, что затащил старше себя лет на восемь скан­дальную бабу, антисоветчицу, не находилось подходящих слов, кроме: докатился!.. Резко повернулся и пошел прочь: противно, мерзко было не то, что отвечать, а даже видеть ее. Как и Бедриса. С Бедрисом все ясно - завтра же загудит на заставу.

- Командир, можно тебя на минутку, - почти умоляюще позвала Лейда, что страшно удивило: привык видеть и слы­шать ее агрессивной, напористой. Остановился, преодолевая брезгливость, спросил раздраженно:

- Ну, что тебе?!Она приблизилась, спокойно посмотрела в глаза, и это обескуражило, вместе с тем еще больше возмутило: да надо у собаки глаза одолжить, чтобы смотреть так бесстыже!

- Пойми, Михаил, будь человеком...

- А что тут понимать? - прервал ее. - Кому надо быть че­ловеком: мне или тебе?

Лейда пропустила его издевку, спокойно, рассудительно, с надеждой на понимание продолжала:

- Не твоя и не моя вина, что наши мужики оказались по ту сторону моря, наша жизнь сошла с привычного извечного круга. Думаешь, для своего удовольствия пошла с вашим Ёзасом? Нет, Миша, не для удовольствия. И все наши девки ложатся под вас, знай, не ради своего удовольствия. Разве что которой повезет... Детей нам надо нарожать, Миша. Что­бы не опустела, не обезлюдела наша земля, чтобы не засели­ли ее всю, как Нарву. Нас, эстонцев, и так мало... А для меня лично так и вовсе беда - под тридцать, а никого... Был когда-то один, но ребенка так и не заделал, семя, видимо, хрено­вое. Что мне делать, скажи? Яловицей подыхать? Или запузатеть от Петера и пустить на свет такого же ненормального? Да и у Петера не стоит и, говорят, никогда не стоял - приро­да. видимо, позаботилась...

Шокировала, коробила ее бесстыдная откровенность, не­приличная даже для его мужского уха. Стыда не чувствует, видимо, потому что говорит все это, как и матерится, по-русски. По-эстонски у нее даже язык не повернулся бы, сго­рела бы от срама. Он ведь тоже на своем эстонском позволя­ет себе перед девчатами такое, за что, наверное, в их глазах предстает как бесстыжий хам и циник.

- Мы все рады, что ты искоренил пьянство, воровство. - продолжала Лейда. - Но зачем монастырь устраивать?

- А ты хотела, чтобы - бордель? Прямо здесь, в баньке? - заметил язвительно.

- Думаешь, мне очень приятно в этой вашей грязной баньке? - не приняла его язвительности Лейда. - И мне хотелось бы по-людски, в чистой постельке, как и всем... Но ни с кого ни на минутку глаз не спускаешь. Скажи, зачем? Что тебе, жалко? Мы же ни к кому никаких претензий, замуж не набиваемся, начальству вашему не жалуемся, помалкиваем, от кого. Если вы сами держите языки за зубами, а не так, как Васька, который отслужил той осенью. Бросил­ся уговаривать Элли ехать с ним. А на кой хрен собачий он ей нужен? Сделал - и катись к своим...