Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

И наплодилось же их! Когда-то почти за три года службы лишь дважды удалось повидать живого генерала - общеармейского на КПП в Выборге и своего командующего пограничным округом, заглянувшего на минутку в их учебный отряд. Генерал, стратег, полководец - тогда эти понятия были одного ряда, вызывали почтительный трепет, были великой редкостью. Сегодня «полководец» - почти в каждом подъезде мало-мальски приличного городского дома. И дей­ствующие, но больше отставных - были удивительные вре­мена, когда лампасы сажали на должности, которые обычно занимали полковники, подполковники, даже майоры. Те­перь, оставшись не у дел, навзрыд плачут рвутся в бой, ищут, где и кем покомандовать. Как, впрочем, и отставные полковники, подполковники, - они помоложе и пошустрее, лезут во все щели штатских властных структур и в самом деле командуют, даже тем, в чем смыслят не больше, чем баран в Библии.

Армии как армии, а страны той, конечно, жаль, много бы­ло хорошего, да такого, что уже и не верится, что могло быть такое, вспоминается с ностальгией и завистью. Жаль порванных связей - в каждой республике были знакомые, друзья, однокурсники, однокашники, при желании можно было по сегодняшним меркам почти бесплатно приобрести билет на самолет, поезд без разных виз, валюты. Сегодня даже письмо, поздравительную открытку отправить - дорогое удовольствие. Жаль тех цен, дешевой колбасы, хлеба, одеж­ки, пусть себе и не такой модной, но доступной. Даже той дурости жаль - ее было поменьше, и была она не такой наглой, агрессивной, циничной, как сегодня. Жаль той страны, как и всякого покойника жалко. Покойника не воскресишь, развалившегося не склеишь по генеральским и полковничь­им рецептам. Не плакать надо по прошлому, а думать, как жить дальше. Сообразить, наконец, что пора кончать граж­данскую войну, покаяться всем, помириться, собраться и сообща помозговать, наметить, в согласии начать строить нечто человеческое, чтобы внуки-правнуки зажили по-людски. Но, видимо, не так просто окончить гражданскую войну - без войны могут оказаться никому не нужными закаленные в битвах бойцы, у которых так и чешутся боевые кулаки и боевые языки. Или ума не хватает, или нарочно не желают понять: воюй-не воюй, жалей-не жалей, плачь-не плачь, а прошлого не вернуть. Былое вернуть возможно только в воспоминаниях, и то, если память не отняло, осклерозило...

Интересно, плачет или не плачет по прошлому Лейда, ко­торая как в воду смотрела в будущее, все те девчата из эс­тонской островной деревеньки, ставшие уже, наверное, ба­бушками? Оправдались ли их надежды и чаяния? Скорее всего, не плачут - слез не осталось. И никакими ясновидя­щими, пророчицами они не были. Или очень верили в то, что говорили, или говорили то, чего очень желали - кто его зна­ет... И оно вопреки всему осуществилось...

Боже мой, неужто и нам, белорусам, суждено пройти че­рез подобные испытания?!

Вспомнился более поздний - где-то двадцатилетней дав­ности случай, когда еще хозяйничали союзный и республи­канские ЦК, обкомы, райкомы, и во всесоюзные здравницы к самому синему в мире Черному морю почти бесплатно лете­ли, ехали со всех уголков Союза - от Бреста до Камчатки не только партийные бонзы, номенклатурщики, подпольные миллионеры, но и обычные простые граждане, работяги. На санаторном пляже услышал эстонскую речь - и вздрогнул. Говорили белобрысый худощавый мужчина и светловоло­сая, стройная женщина средних лет - типичная эстонка. По всему видно - семейная пара, а может, и не семейная - на курорте легко ошибиться. Оказалось, что в столовой они си­дят за соседним столиком. Прислушался к их разговору и с грустью заметил: совсем забыл эстонский язык, узнавал лишь отдельные слова. Они насторожились, уловив его интерес, замолкали, как только появлялся вблизи. Эта пара очень выделялась среди шумной, разневоленной санаторий братии - вела себя подчеркнуто обособленно, независимо, даже высокомерно, разговаривала только по-своему, и каза­лось, им обоим нравится быть белыми воронами.

Набрался смелости, подошел:

- Простите, пожалуйста, я узнал эстонский язык по звуча­нию. Когда-то немного знал, но, к сожалению, основательно забыл, в чем убедился, слушая вас. Узнаю лишь редкие сло­ва. Не волнуйтесь, я не подслушиваю - ничего не понимаю. Хотел поинтересоваться: вы случайно не из Сааремаа?

- Нет, коренные таллиннцы, - не очень приязненно отве­тил мужчина.

- Я когда-то служил на Сааремаа, в погранотряде, сержан­том. Вам приходилось бывать в тех местах?

- Конечно. Этой весной был, - без всякого энтузиазма сказал он.

- Видимо, многое там изменилось...

- Безусловно. Все течет, все меняется... - Мужчина по­смотрел изучающе, видимо, прикидывая, в какие времена мог служить там навязчивый собеседник, продолжил с долей иронии: - Был глухим забитым уголком, сегодня - самый популярный регион.

- В каком смысле? - поинтересовался живо.

- Да полцека, полсовмина оттуда, - пояснил он с прежней ироничностью. - Кузница кадров, как говорят...

- Днепропетровская плеяда по-эстонски? - улыбнулся по­нимающе.

- Да нет! - решительно заступилась женщина. - Как пра­вило, толковые, умные, достойные люди. Они сегодня у нас во всех сферах задают тон...

Искренне порадовался за сааремцев, подумал: а это же те дети!.. Как время пролетело... Возможно, сын Супрунова, дочь Бедриса, отпрыски тех, кто не признавался или по сей день даже не догадывается о своем отцовстве, сегодня из­вестные, уважаемые в Эстонии люди. Может, переженились, пустили на свет своих деток, невольно ввели в кровное род­ство русского Супрунова, литовца Бедриса. украинца Шпаковского, аджарца Гоцицидзе... Может... И вновь остро кольнула та неразгаданная тайна...

***

Как и год назад, уже привычно белые сааремские ночи плавно и незаметно перешли в куцые серые дни, отбушевали лютые осенние шторма, море присмирело, готовясь к своему извечному ледовому плену. Проводили Шпаковского и Со­болева, начал свой отсчет его и Гоцицидзе год, когда каж­дый месяц, каждая неделя, каждый день - последние. Расчет усилиями замполита по-прежнему оставался интернацио­нальным: укомплектовались украинцем Петренко - парень­ком с Черниговщины, маленьким, щупленьким, рядом с Бедрисом смотрящимся почти лилипутиком. Вместо Соболева третьим номером пришел Петрищев - с двухгодичной от­срочкой колхозный механизатор из-под Воронежа, по-крестьянски основательный, тяговитый, оставивший дома жену с ребенком. Кому-кому, а ему служба не обещала быть службочкой, что почувствовал сразу же на «учебке», когда младший по возрасту сержант гонял, как Сидорову козу. По­рекомендовал его на прожектор капитан, зная по опыту, что переростки чувствуют себя лучше в маленьких, почти се­мейных коллективах.