Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Вздохнул с облегчением, но приказал себе: рано, усмотрит что «батя» - и пошло все к черту лысому...

- Товарищ полковник, простите, но у нас такой бедлам - ремонт начали...

- И молодцы, что начали! Ремонта без бедлама не бывает. Показывай...

«Батя» без особого интереса осмотрел их ремонтные начинания, слушал пояснения вполуха чувствовалось, он обеспокоен, даже подавлен чем-то другим, более важным. Заметив на вышке Гоцицидзе, позвал:

- Спускайся сюда, кацо! - И когда тот кубарем скатился вниз, молодцевато, строевым шагом подошел и доложил, «батя» улыбнулся: - Ну, дай посмотреть на тебя вблизи, орел! Как служится?

- Отлычна, товарыш полковнык!

- А ты, сынок, только один из всех ваших двадцати выдержал испытание границей. Все твои землячки - кто в стройбате, кого комиссовали по неполноценности, а ты вот! Орел! Заместитель командира, ефрейтор, «Отличный пограничник». Как земляки встретили?- Отлы-ычна, товарыщ полковник! Адын заслужыл, адын прыэхал эфрэйтаром...

- Вот видишь! А теперь признавайся, - лукаво прищурил глаз, - сколько байстрюков здесь настрогал?

- Ныкак нэт, товарыш полковнык! - Почему? - прищурил второй глаз «батя». - С твоим кав­казским темпераментом, да...

- Камандыр нэ позваляет, товарыш полковнык!

Да-а, видимо, придется накатать командира, что делает неправильно...

- Камандыр дэлает саваршэнна правилно, товарыш палковнмк!

Леша повеселил, поднял настроение «бате», однако уже чарез минуту, заметив у баньки их аппарат для перегонки воды, посмотрел недоуменно, лицо стало мрачнеть:

- Что это?!

- Питьевую воду добываем, товарищ полковник, - пояс­нил спокойно. - Вот сюда заливаем, выпариваем, охлаждает­ся - и чистая, как слеза. Вот посмотрите... - подал ведро, стоящее на колодке.

«Батя» с интересом заглянул в ведро, зачерпнул кружкой, попробовал, пожелал посмотреть их колодец, постоял у ки­шащей головастиками ямы, обратился к капитану:

- Почему не рассказал о рацпредложении? Мы бы опыт распространили. Проблемы с питьевой водой есть на многих прожекторных станциях.

- Посчитал, что все это очень примитивно, товарищ пол­ковник...

- Примитивно, а проблему решили. Кто придумал? Десять суток отпуска!

Узнав, что аппарат - придумка его, Бакульчика, и демобилизованного еще позапрошлой осенью Ревы, «батя» поменял свое решение:

- Отправляться в отпуск тебе, сынок, уже нет никакого смысла, скоро совсем уедешь. Документы на тебя подписа­ны и отправлены в институт. Капитан мне плешь проел на­поминаниями. А знаешь, почему откладывал? - посмотрел озорно, изучающе.

- Никак нет, товарищ полковник. - Имел намерение приехать лично, переориентировать на военное училище. Хорошо, что не успел сбить с толку. - Помрачнел. - Несладок и ненадежен офицерский хлеб, сокращать и отправлять в запас вынуждены тридцатилетних старших лейтенантов, обремененных семьями, не имеющих ни жилья, ни гражданской специальности. Это уже трагедия - в тридцать лет начинать все с нуля, устраиваться учеником слесаря. Вот так... А подписанные документы тебе, сынок, скорее всего, и не понадобятся - пустим под сокращение в первую очередь. На протяжении месяца, думаю, все и решится. Так что: будь готов в любой момент. Обратился к капитану: - Через недельку пришлем ему замену. Не держи на заставе - пусть поотирается возле Бакульчика, поучится. А Бакульчик - готовится в свой институт, сраму не оберемся, если провалится...

- Большое спасибо, товарищ полковник, - сказал прочувствованно, сияя от радости.

- Тебе спасибо, сынок. За честную службу. Специально заглянул по пути поблагодарить и попрощаться на случай, если встретиться больше не придется. Удачи и счастья тебе, сынок! Не поминай лихом, - обнял за плечи и приказал капитану: - Поехали!

Проводил машину под козырек и дал волю чувствам. Хотелось прыгать, кричать, петь, плясать, было ощущение, что вырастают крылья...

Немного отойдя от охмелявшего душу радостного возбуждения, подумал: значит, правда грядет сокращение. Не зря ходила молва. А после напечатанного в «Правде» указа только и разговоры были о предстоящем сокращении. Пона­чалу утверждали, что указ имеет отношение лишь к армии, погранвойск не коснется. Потом - и погранвойска тоже под­падают. Будто бы будут укрупнять заставы, погранотряды, а их Прибалтийский округ вообще ликвидируют, присоединят к Ленинградскому. Будто в штабе уже нарезают новые фланги, застав останется наполовину меньше, их двадцать седь­мая тоже идет под ликвидацию. Слухи вызывали большую тревогу у офицерского состава и огромнейшую радость у рядового и сержантского. Но когда пошло-покатилось: со­кращать будут вне зависимости от срока службы, выбороч­но, чтобы не снижать боеспособности застав, заволновался, встревожился и рядовой, сержантский состав: где это видано, где справедливость, если под досрочную демобилизацию попадут салаги, не отслужившие и полгода, а вкалывавшие два и более года вынуждены трубить от звонка до звонка?! Слухи то утихали, то вспыхивали с новой силой, вызывая возбуждение, хотя никто ничего достоверного толком не зная. И вот «батя» сказал открыто, а он-то знает...

***

Служить бывает трудно, бывает сносно, бывает совсем сачковато, когда втянешься-свыкнешься. Дослуживать - не­выносимо. Каждый день кажется вечностью. А когда отсчет уже пошел не на месяцы, а на дни - особенно. Всякое ожи­дание изнурительно...

Как и обещал «батя», вскоре прибыл сменщик - выдвину­тый из ефрейторов младший сержант второго года службы, коренастый, абсолютно лысый парень. Это было удиви­тельно: в двадцать лет так облысеть! Видимо, от какой-то болезни. Формальным командиром по-прежнему оставался он, Бакульчик, но все дела понемногу передавал сменщику. Для приличия что-то делал, подсказывал, контролировал, но практически все время отдавал учебникам. Дабы не мешать и тебе не мешали, облюбовал глухое место на островке, ко­торый бросился в глаза еще позапрошлой осенью, в самый первый «луч». Но лишь этой весной выяснилось, что остро­вок доступен и без плавсредств, которых здесь нет и быть не может. Как-то обратил внимание: дикие утки вроде не плавают, а стоят группками цепочкой от островка почти до са­мого берега, будто на отмели. Это при штиле, а когда пошли волны, обратил внимание, что ведут они себя довольно странно - будто идут наперекат. И конфигурация островка - широкий со стороны берега, сужающийся и заканчиваю­щийся загнутым влево носом, навела на мысль: а не остаток ли это огромного, длинного мыса, подрезанного морем под самое основание? Возможно, и осталась полоска отмели, как между Сааремаа и Муху, по которой проложена многокилометровая дорога на сваях.

Догадка не давала покоя, и когда море замерло в штиле, направились вместе с Гоцицидзе в разведку. Метров пять от берега вода не захлестывала голенища, но вскоре и в самом деле пошла отмель, да такая, что в воде едва прятались головки сапог. Шли один за другим, внимательно всматриваясь под ноги. Песчаная отмель то расширялась до метров трех-пяти, то сужалась совсем, слева и справа, особенно сле­ва пугающе чернела глубина. У самого островка отмель об­рывалась. Соваться дальше, не зная брода, было не столько опасно, сколько не хотелось выкупаться в ледяной воде, но не возвращаться же, будучи в трех шагах от цели! Пожалел, что не прихватил на берегу какой-нибудь шесток, чтобы прощупать глубину. Взыграл азарт: пусть и выкупаюсь, но постою там, где, может, не ступала ничья нога! Передал ав­томат Гоиицидзе - можно утопить, если вдруг бултыхнешься с головой, хотя маловероятно, что здесь может быть разлом такой глубины. Нащупывая дно одной, прежде чем сделать шаг другой ногой, осторожно продвигался вперед. Песчаная отмель, вернее, - ее остатки брались вправо, и вскоре уже стоял на островке, только раз зачерпнув воду правым голенищем. По его следам Гоцицидзе одолел последний рубеж и вовсе удачно.