Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Не знал, какие чувства одолевают первопроходцев и пер­вооткрывателей, но ни кричать от радости, ни салютовать из автомата и в голову не приходило. Было просто интересно. Зимой, когда сюда заходил на лыжах, абсолютно ничего, даже огромных камней не было видно - островок и подступы к нему - сплошное нагромождение вытолкнутых морем торосов. Обозначили место брода и пошли осматривать. Ничего особенного на глаза не попадалось, кроме огромной, в метр высотой, круглой рогатой морской мины, видимо, еще с той, царской войны. Металлический корпус почти полностью изъела ржавчина, рога отвалились и валялись рядом, только несколько еле-еле держались на остатках корпуса. Или от удара о камни, или от натиска торосов, или просто от времени мина наполовину развалилась, темно-желтые пла­сты взрывчатки оползли на землю. Больше ничего интересного не встречалось - обычный морской сор, подгнившие и совсем сгнившие доски, бревна, с десяток столбиков - точь в-точь, как те, что в позапрошлом году подобрали на дрова, какое-то истлевшее тряпье, буи и буйки - проржавевшие, свежепокрашенные, масса бутылок, зарубежных и отечественных, пустых и недопитых. Словом, все то, что море выбрасывает на берег. Поразило количество гнезд чаек, кото­рые только с большой натяжкой можно назвать гнездами - десяток жестких стеблинок под будто выставленными на всеобщее обозрение серенькими, в крапинку яичками. Гнездовья чаек заполонили голые каменистые берега, а подальше, в завалах пожухлой прошлогодней и Бог весть какой дав­ности растительности из-под ног выпархивали дикие утки, невероятным образом успевающие прикрыть мягким пухом теплые, синеватые, величиной с куриные, яйца. В отличие от потревоженных чаек, которые садятся невдалеке на камни, и как только люди удаляются метров на десять, возвращаются на гнезда, - утки отлетали на приличное расстояние, падали на воду, внимательно наблюдая за незваными гостями. Чай­ки не видят в человеке врага, может, даже считают своим защитником - ибо при появлении настоящего врага зовут на помощь, поднимая неслыханный гвалт, как позавчера, когда лиса вышла к берегу невдалеке от прожектора полакомиться вылупляющимися птенцами. Что тут началось! Было впе­чатление, что на поданный тревожный зов слетелись чайки со всего архипелага. Забурлили грозовой тучей, белыми молниями пикировали с вышины, заставляя хищницу огры­заться. От их пронзительных, душераздирающих воплей за­кладывало уши. Отчаянная борьба особенно хорошо была видна с вышки через оптику.

Шевельнулся охотничий инстинкт, заодно и желание по­мочь чайкам, хотя не питал никакой симпатии к этим надо­едливо-крикливым горлопанкам. Да еще: пристрелять толь­ко что полученный вместо карабина автомат - всегда была сотня-другая нигде не учтенных патронов, которые прино­сили со стрельбища, где патронов не экономили.

Лиса неосмотрительно забралась на узкий, далеко вдав­шийся в море мыс, огрызаясь на смелых назойливых пикировщиц, оглушенная их воплями, не заметила, как человек зашел с тыла и перерезал ей путь к отступлению. Спохвати­лась, но уже было поздно.

Чайки поняли, что человек управится с хищницей и без их помощи, перестали пикировать, утихомирились, разлетались по своим гнездам. Худая, облезлая, с пятнами рудой невылинявшей шерсти на боках, хищница испуганно, но с вызо­вом смотрела на него, не понимая, где искать спасение: елева вода, справа вода, отступать - тоже вода, бросаться под взведенный автомат - явная смерть. Поймал голову с натопыренными ушками в прорезь прицела, подвел мушку, начал плавно нажимать на спусковой крючок. Одновременно с выстрелом лиса молнией метнулась за большой камень, вытянув шею, внюхиваясь, выглянула с другой стороны. Щелк­нул переключателем на автоматическую стрельбу, двинулся вперед, на сближение. Прицелился и дал короткую очередь. Пули срикошетили о камень. Лиса выглянула из-за камня немножко подальше, внимательно и настороженно наблюдала за ним. Навскидку, не прицеливаясь, полоснул длинной очередью, и вновь завыли рикошеты, идущие вверх направо - хорошо было видно по трассиркам, которыми на треть вперемешку заправлен «рожок».

Лиса выглядывала из-за соседнего камня. Шаг за шагом, постреливая прицельно, гнал хищницу на оконечность мыса, где у нее уже не будет спасительных камней. Лиса поняла, что отступать некуда, после очередного неудачного выстрела метнулась за небольшой округленный камень у самой воды, молниеносно развернулась и... бросилась в море! Это было невероятно: не выносящая воды лиса - и вдруг! Плыла она неуклюже почти параллельно мысу, забирая вкось к ближайшей береговой точке. Понимал: уйдет, не успеет обежать и встретить ее на выходе из воды. Лиса боковым зрением наблюдала с прежней бдительностью за каждым его движением, он едва успевал нажимать на спусковой крючок, как ее голова пряталась под водой, а пули входили немного в стороне или, завывая, рикошетили от воды. Встрепенулся: ведь рикошеты идут в сторону деревни! Одновременно пронзило: и стреляет по живой мишени! С ума сошел! Зачем ему эта облезлая лиса?! Какая это охота?! Бесцельное, бессмысленное убийство! Слава Богу, что промазывал, не взял грех на душу...

Прозрев от одурения, отсчелкнул «рожок», освободил патрон из патронника, с чувством вины наблюдая за плывущей лисой, перехитрившей его. Утомленная, вышла на берег, не спеша, видимо, понимая, что ей больше ничто не угрожает, трижды отряхнулась от воды, внимательно посмотрела в его сторону и устало поплелась к лесу. Провожал ее взглядом, пока не скрылась с глаз, и думал с уважением, даже восхи­щением: а какое умение выходить из самого безвыходного положения, какая тяга к жизни! И в этом показалось нечто большее, чем спасение этой конкретной лисы, нечто симво­лическое, даже знаковое...

***

С островка возвратились с богатыми трофеями - полными пилотками утиных яиц. Яичница получилась отменная, три дня ели, сколько душа пожелает, забыв о кашах, так понра­вилось, что ходили вновь и вновь. Оставишь одно-два яйца в гнезде - дня через два-три прибавляются. Как и у курицы. Но как только в незамеченных гнездах вывелись серенькие комочки, так подвергающиеся грабежу несушки тут же пе­рестали класть яйца.

Этот островок и облюбовал для своей учебы, местечко нашлось, лучшего и не сыщешь. Ложбинка между вздыб­ленных, как торосы, камней, защищающих и от ветра, и от палящих солнечных лучей. Довольно приличная по разме­рам - можно читать и сидя, и лежа. Натаскал мягких утиных гнезд, забирался с утра и зубрил, прислонившись к плоскому камню или лежа, пока не одолевал голод. Погода выдалась на удивление теплая для этого времени. Бедрис даже открыл купальный сезон. Такому здоровиле можно, а больше никто не решался - вода пока холодная, почти ледяная. Учение шло не очень продуктивно - в голову лезли разные преддемобилизационные мысли. Едва сосредоточишься, как вновь появляется, бередит душу нетерпение: когда же, наконец, поступит команда? Начинает представляться, как прибудет нежданно-негаданно, как возрадуются мать, отец, какой бу­дет встреча с Галей... Когда ничего не лезло в голову, шел к мелководному заливчику на правом берегу, прогретому лучше и кишащему мелкими и довольно приличными рыба­ми. Приплывали погреться даже плоские черные камбалы, которых видел впервые в естественной среде обитания. Си­дел на удобном плоском камне и подолгу наблюдал за ры­бами, охватывал острый рыбацкий азарт, думал тоскливо: эх, какую б удочку! Нехотя вставал и брел в свое логово грызть гранит науки...