Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Но вскоре все же пошел - не сходить было невозможно. Поступила долгожданная команда: к вечеру с вещами и оружием быть на заставе, а завтра рано утречком рейсовым автобусом отправиться в Кингисепп, приказ об увольнении в запас подписан. Распоряжение поступило после обеда, соби­раться надо в пожарном порядке.

Айна с матерью копошились во дворе на грядках. Завидев его, Айна на какое-то мгновение обрадовалась и растерялась, кивнув на мать, приложила палец к губам - молчи, и спро­сила:

- Рукавички хочешь заказать, командир?

Мгновенно усек ее конспирацию, подтвердил, что именно за этим и пришел. Айна пригласила в хату посмотреть и вы­брать образец. Как только очутились за порогом и закрыл дверь, положил ей руки на плечи, посмотрел в глаза:

- Айна, нам поговорить надо. Немедленно!

- А что случилось? - посмотрела встревоженно.

- Меня демобилизуют. Только что сообщили. К вечеру должен быть на заставе, утром - в Кингисеппе. Времени, видишь, почти не осталось.

На какое-то мгновение она онемела, но взяла себя в руки, и только вскинутые вверх брови, суженные зрачки, нервно вздрагивающие уголки губ выдавали ее волнение. Испуганно посмотрела в окно:

- Мать идет! Быстренько попрощаемся, Миша, - обвила шею и крепко-крепко поцеловала в губы. - А теперь иди, счастья тебе, Миша...

- Приходи к леску на выходе. В семь вечера. Поговорим...

- Хорошо, - поспешно согласилась, заслышав шаги на крыльце, подтолкнула к двери и чужим, нарочитым голосом, адресованным матери, громко сказала: - Не подходят, так не подходят, надо было раньше думать, командир...

Почтительно по-эстонски попрощался с матерью и резво побежал собираться.

Айна не пришла к назначенному времени. Прождал, вол­нуясь, час, ждать больше было невозможно, с горечью мах­нул рукой и пошел в последний раз по хоженой-перехоженой пограничной тропе, злясь на Айну, жалея зря убитое на ожидание время - ведь не успел даже как следует попрощаться с ребятами, запретил им провожать по тради­ции до леска...

***

А через день на пристани наблюдал, как прибывший с ма­терика груженный по самую ватерлинию обшарпанный ра­ботяга-паром, едва пришвартовавшись, спешно очищает свое чрево от тяжелогруженных автомашин, тракторов с прицепами, лимузинов, чтобы тут же поглотить другие, стоящие в очереди по другую сторону, и отправиться в об­ратный путь. Хмурым штормовым сентябрьским днем почти два года назад этот же паром доставил его на таинственный Сааремаа, а сегодня возвращает обратно. Сегодня погода тихая, солнечная, море слегка подернуто синеватой дымкой. Как и его настроение.

По крутому пассажирскому трапу спускались последние пассажиры, чтобы уступить место на палубах им, отплы­вающим. И вдруг не поверил своим глазам: по трапу спус­кался с огромными чемоданами в руках замполит из «мазуринской гвардейской» с майорскими звездами на погонах. Ого, как рванул! Майор тоже узнал его, удивился:

- Бакульчик?! А ты откуда здесь?! Служишь?

- Отслужил, товарищ майор. А вас поздравляю со звез­дой,..

- Спасибо. Вот получил назначение, - похвалился. - На­чальником политотдела! Жаль, что не успели послужить вместе...

Слава Богу, подумал, что не успели! Наслужился с тобой поначалу, а под конец - это уже слишком... Подскочил сол­дат, представился водителем, подхватил чемоданы. Хотел спросить, что сталось с «мазуринской гвардейской», с Мазуриным, но чувствовалось, он не расположен к разговору, да и ему, Бакульчику, уже было не очень интересно, тем более что объявили посадку. С легкой душой попрощались...

Выбрал место на открытой верхней палубе. Смотрел, как отшвартовывается, отдаляется, растворяется в синеватой дымке остров, и было ощущение - нечто обрывается, коль­нуло предчувствие, что видит эти очертания последний раз, прощается навсегда. Нет, конечно, - он сюда обязательно вернется, и очень скоро. Заберет Тубика, заодно - все выяс­нится... Не давала покоя Айна, думал и никак не мог понять ее. Почему не приходила завтра, послезавтра, через пять дней, вообще не пришла? Говорила, что ей с ним в радость, а больше не захотела этой радости. Почему даже поговорить на прощание не пожелала? Загадка... Не сообразил даже фа­милию спросить и записать. И письма не напишешь. Не бу­дешь же, как когда-то Хельда: «на деревню Лёше». Леша был один, а сколько Айн в деревне? Можно, конечно, ребя­там написать и попросить узнать фамилию. Но переписка не будет секретом в деревне, может только подогреть разные слухи да домыслы, навредить Айне. Все равно надо ехать забирать Тубика... А вдруг она выдумала, врала о каких-то женских сроках? Чтобы отцепился. Поимела, что хотела, и - пошел на хрен собачий, катись к своим, как выразилась скандальная Лейда. Он, как и все, для нее - оккупант. Со­рвалось же с языка... Нет, на Айну это не похоже: глядя в глаза, Айна так врать не смогла бы. Видимо, правду говорила, но почему так резко, ничего не объяснив, оборвала все? Загадка... Ничего, съездит вскоре - и все разгадается...

***

Тогда казалось, съездить проще простого - купил билет и... Не подумалось, что ехать придется уже гражданским человеком, а к штатским без местной прописки знает, какое отношение: и на паром не пустят братки-пограничники без бумажки на право въезда в запретную пограничную зону, да еще задержат для выяснения личности. Для них он уже чужак, от которого надобно бдительно хранить воинскую тайну. Была бы там хоть какая мало-мальская тайна! Да не такая уж проблема взять в милиции по месту жительства такую бумагу: придумать вескую причину, вроде - собрался жениться, кто будет проверять! Но и на вывоз Тубика понадобится бумага от начальника заставы, иначе - посчитают, что увел служебную собаку. Взять такую бумагу - тоже не проблема: нет капитана Дегтярева, остался замполит. Он сам выпишет или скажет новому начальнику заставы. Правда, неизвестно, какие порядки наводит новый начальник политотдела, - может, внедряет мазуринский опыт воспитательной работы, хоронят окурки по ночам...

Собрался ехать в середине августа, после сдачи вступительных экзаменов. Сообщил письмом о своем намерении Гоцицидзе, поинтересовался новостями, спросил о Тубике, передал приветы девчатам, назвав всех поименно и, чтобы хоть что-либо узнать об Айне, сделал поручение Леше: встреть и передай привет персонально да доложи об исполнении мне письменно. Намеревался вложить в конверт еще один конвертик для Айны, но передумал: все равно ехать, зачем лишние разговоры и подозрения.

Ответ, написанный рукой Бедриса, буквально ошеломил. Оказывается, заставу ликвидировали, поделив фланги между соседними, замполита Старшинова списали в запас по сокращению, теперь у них и новая застава, и новое начальство, и новые люди - ребят с заставы, кого не пустили под дос­рочную демобилизацию, порассовали по иным заставам. Гоцицидзе тоже попал под сокращение, две недели назад проводили, теперь он, Бедрис, получил ефрейторскую лычку... Боже мой, как все изменилось за каких-то два месяца! Теперь и остановиться где - проблема... Но самое грустное, Бедрис сообщил, что Тубика после его отъезда будто подме­нили, никого не хотел признавать за хозяина, приехал новый начальник заставы и приказал пристрелить как бесхозного, давно списанного. Из письма узнал также, что на прожектор вскоре после его отъезда приходил белогвардеец и очень был расстроен, что уехал не попрощавшись, а он собирался подарить какие-то книги. Бедрис докладывал, что все его приветы переданы девчатам, кроме Айны - она уехала из деревни, устроилась в какой-то мастерской при быткомбинате в Кингисеппе и практически тут не бывает. Последняя, самая важная для него весточка, кольнула непонятной болью - вроде ревности, вроде тревоги: а если?! Бывало, уезжали, чтобы через полгода возвратиться с ребенком на руках... Вновь загадка, тайна, задачка со сплошными неизвестными...