Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Ну и влюбился Родак. Насмерть.

Когда они возвращались в Зеленое, вечерело.

Подвыпившие Браун и Гожеля, особенно последний, начали подсмеиваться над Сташеком. Зубоскалили, стараясь перекричать треск мотоцикла.

— Ну и гусь наш Сташек, а?

— Мы там стариков развлекаем, о политике разговор ведем, а наш сержант в это время их дочке зубы заговаривает.

— Такую бы и я не прочь приголубить. Девочка что надо!

— Такую бы и в кроватку положить не грех!

— С нею не соскучишься.

— Сташек, ты ее хоть приголубил?

— Ты его, браток, еще не знаешь! Он только тихоню из себя строит. А как до бабы доберется, то хо-хо!

— Даже эту чокнутую Клару не пропустил…

Сташек так резко затормозил мотоцикл, что его товарищи просто чудом не вылетели из коляски, как из катапульты.

— Что случилось?

— Ты что, спятил?

Сташек помолчал минуту, а затем прошипел сквозь стиснутые от бешенства зубы:

— Вон с мотоцикла. Ну, быстро!

— Какая муха тебя укусила?

— Перестань дурить, Сташек! Ты что, шуток не понимаешь?

— Не люблю таких шуток. Потому что для вас, особенно для тебя, Фелек, нет ничего святого. Ладно, сидите. Но если еще хоть разок пикнете…

— Ну хорошо, хорошо, будет тебе. Ведь мы только пошутили…

Клара, Ванда… Они не были первыми девушками в жизни Сташека. Если бы кто-нибудь обладал способностью читать мысли, то он многое мог бы рассказать об этом. Сам Родак на эту тему распространяться не любил и ни с кем не откровенничал о своих чувствах. Может, только Ваня Воронин был посвящен в некоторые сердечные дела Сташека, но также не во все, потому что о Дарье, к примеру, он наверняка не знал. А еще там, на Подолии, была чернобровая Наталка, Кася из городка на Пойме, Галя из совхоза, Таня из города, в который они пригнали стадо и откуда вскоре удрали на фронт. Были и Дарья и Данка-телефонистка, женщины зрелые, знающие жизнь, полностью сознающие свои возможности и превосходство над еще застенчивым, но жадным к жизни молокососом…

Рядом с их домом росла небольшая рощица акаций. В ней было много дикой вишни. От этой рощи по головоломной крутизне глубокого каменистого яра можно было сбежать вниз к маленькому быстрому ручейку. Вода в нем была прозрачная, родниковая, холодная. В излучинах, небольших затоках, ямах под камнями можно было разглядеть проворных пятнистых форелей. Приятно было бродить по каменистому дну, поднимая фонтаны брызг, и на худой конец даже выкупаться. Сташек любил сбегать к ручью, бросать от нечего делать камни в воду. Иногда спускал с цепи Трота и брал его с собой. Обрадованный пес носился как сумасшедший, кубарем скатывался вместе со Сташеком с крутого склона, припадал к воде и лакал ее долго и жадно. Потом каждый из них занимался своим делом. Пес чаще всего забирался в тень, дремал и лениво щелкал зубами, когда какая-нибудь слишком назойливая муха садилась на нос. А Сташек бродил, собирая камни.

Позднее лето в Подолии раскинулось в полной красе. Сташек что-то приметил в роще. Трот первым спустился в яр и сразу же завизжал, залился истошным лаем. Потом раздался чей-то крик и гогот переполошенного стада гусей.

— Трот! Трот, к ноге! Слышишь? Отпусти!

Пес бушевал в середине плещущегося в воде стада гусей, аж перья летели. На другом берегу по огромному валуну бегала взад-вперед отчаявшаяся пастушка, размахивала прутом и по-украински причитала:

— Іди ти, чорний дідько! Щоб тобі лихо…

Сташек позвал пса, который уже и сам ретировался с бесславно поджатым хвостом под натиском шипящего, как паровоз, и хлопающего крыльями гусака. Гогот начал стихать. Успокоенная пастушка разглядывала исподлобья Сташека. Он тоже рассматривал ее. Видел ее впервые. Догадывался, что девочка живет по другую сторону яра, в стоящей одиноко мазанке, посреди кукурузного поля, окруженной раскидистым, старым садом. Она была его ровесницей. Черные, длинные косы. Смуглое, живое лицо. Белая льняная блузка, цветастая юбочка и босые ноги. Он не знал еще украинского, поэтому не мог сообразить, как с ней заговорить. Вот и сказал просто так, чтобы сказать что-то:

— Он не укусит, — показал на Трота. — Не бойся.

— А я его совсем не боюсь. Только испугалась, что он мне гусей передушит. Ну и всыпала бы мне мама! — сказала девочка по-польски.

— Ты живешь там? — показал Сташек на другую сторону яра.

— Ага. А ты в поселке?

— Ну, да. Как тебя зовут?

— Наталка.

— А меня Сташек. Никогда тебя не встречал.

— Я пригоняю сюда гусей почти каждый день. А я тебя уже видела.

— Где? Когда?

— Как в воскресенье вы все вместе шли в Тлустый. Наверное, в костел. И здесь я тебя тоже видела. Ты ловил рыбу. Только у нас так не ловят. Надо искать рыбу под камнями. Если хочешь, покажу как…

Он, конечно, хотел. С тех пор они часто встречались с Наталкой в яру, у ручья. Вместе бродили по воде, выискивали под камнями рыбу, грызли початки молодой кукурузы и лакомились сладкой красной мякотью огромных, спелых арбузов. Была Наталка, ну и что из того. Точно так же на ее месте мог бы быть и парень. Довольно долго она не интересовала его. Но все же именно эта чернобровая, смуглая и ловкая, небольшого роста украиночка стала как раз той, на которую Сташек посмотрел однажды, как смотрит мужчина на женщину. Они бродили по ручью, гонялись друг за другом, брызгались водой. Наталка упала и быстрое течение ручья задрало ее платьице. Мелькнуло обнаженное тело. Которое обычно скрыто от постороннего глаза. Она вскрикнула то ли от страха, то ли от стыда. А у него пересохло в горле. Он подбежал, чтобы помочь ей встать. И совершенно бессознательно обнял ее так, что его ладони оказались на твердой, упругой как пружина девичьей груди.

— Пусти мене. Ось дурний! — Она вырвалась из его рук, выскочила из воды и начала проворно карабкаться по обрывистому склону яра.

— Наталка! Куда же ты, подожди…

Не подождала. И несколько дней — обидевшись или со стыда — не приходила к ручью. Сташек носил в себе образ ее смуглого тела и думал о том, что должен жениться на Наталке. Много позже он даже сказал ей об этом. Ведь она была так прекрасна в своем вышитом бисером и украшенном разноцветными ленточками украинском костюме. Сидела на камне и грызла семечки.

— Хочешь? — протянула ему половину огромного, как сковорода, подсолнуха с крупными семечками.

— Хочу. А знаешь, что я еще хочу?

— Ну?

— Жениться на тебе!

Она зарделась как маков цвет и громко засмеялась.

— Ось дурний ти, Стась. Боже мій, який ти дурний! Пойдем лучше поглядим, как на вечеринке танцуют.

Она встала и протянула ему руку: маленькую, теплую, руку друга. Он часто вспоминал потом, а впрочем, помнит и поныне чернобровую Наталку, на которой хотел жениться, но которую так и не успел даже поцеловать.